Невольница: его проклятие - Лика Семенова

мешок — едва ли к добру.

Бальтазар скривился:

— Ну, здравствуй.

Я сглотнула и едва слышно пробормотала:

— Здравствуй.

Колкий страх поднимался по позвоночнику, заставив вздрогнуть. Бальтазар провел огромной ладонью по моему плечу:

— Помнишь мои руки? — Улыбнулся, провел толстым пальцем по шее: — Конечно помнишь. Хорошо, что я не успел тогда познакомиться с тобой поближе. Как знал…

Я едва шевелила губами:

— Знал что? — слова вылетели раньше, чем я уловила их смысл. Можно было не спрашивать.

Бальтазар шумно выдохнул, раздувая широкие ноздри:

— Из-за тебя убили Добровольца, — припечатал без малейших эмоций. — Или не знаешь?

Я опустила голову, чтобы скрыть лицо.

— Я рада.

Рада. Мартин — бесчестный ублюдок. Я бы убила его собственными руками, если бы духу хватило. Но все это не проясняло моего положения.

— Он был человек. Ты понимаешь? Человек. А убит из-за шалавы. Присунул имперской шлюхе — так что с того? Будто убыло от тебя. — Он обхватил мое лицо широкой ладонью: — Могла промолчать.

Ничего нового. Я уже достаточно наслушалась подобного в свой адрес, чтобы удивляться или злиться. Каждый мне зачем-то пытается внушить, что я шлюха, вещь, имущество. Раздирали вопросы:

— Гектор?

Бальтазар хмыкнул:

— Что?

— Кто его убил? Гектор?

Бальтазар посмотрел на меня, как на дуру:

— Свои своих не трогают.

Жаль. Я выдохнула и опустила голову.

— Он жив?

— Что с ним станется?

Я больше не хотела думать о нем, но от этого знания стало легче. Я бы не хотела, чтобы он пострадал из-за меня. Да и любой другой. Не хочу быть виной чужих бед.

Я посмотрела в черные глаза Бальтазара:

— Кто теперь главный в Котловане?

Бальтазар хмыкнул:

— Допустим, я.

— Зачем вы похитили меня? Отомстить за Добровольца?

Бальтазар повел кустистыми бровями:

— Может быть… — он скрестил могучие руки на широкой груди, на которой едва не лопалась поношенная коричневая темадитовая куртка. — Одного не пойму: почему из-за тебя столько шума? А? Ну, что в тебе особенного? — он не ждал ответов, разговаривал сам с собой. — Высокородная — хорошо. Ну, рожей удалась. Но даже на это всем плевать — это не причина. Знаешь, Мартин до конца не верил, что де Во способен выложить за тебя двести тысяч. А он взял и выложил, мать твою! За что? — он пристально смотрел мне в лицо.

Я покачала головой:

— Не знаю.

Он хмыкнул:

— Вот и я не знаю… А теперь и этот!

Сердце замерло:

— Кто «этот»?

Бальтазар глянул исподлобья:

— Не важно.

Я сглотнула:

— Мне важно.

Он не ответил. Прижал меня к холодной стене, ухватился лапищей за грудь, спустился к бедру, задирая платье. Я пыталась дернуться, но это ничем не помогло.

Бальтазар осклабился, заметив мою хилую попытку:

— Брезгуешь? — его лицо приобрело сардоническое выражение.

Я старалась промолчать, хоть и хотелось сказать что-то едкое, что его заденет.

Он неожиданно убрал руки — я ждала удара. Но Бальтазар лишь облокотился о стену и навис надо мной:

— Ничего, мы не гордые. Нам и так сойдет. Твоя брезгливость не слишком нас волнует.

Окт хохотнул за его спиной, и я вдруг вспомнила, что их двое. Но я была благодарна, что Бальтазар больше не лапал меня. По крайней мере, пока.

Я только теперь огляделась. Наверное, примерно так выглядят тюремные камеры. Или именно так. Конура из серого нешлифованного камня с зарешеченной дверью. За низкой стальной перегородкой в углу унитаз и торчащий над ним кран. Прямо передо мной на стене навесная стальная полка.

Бальтазар вдруг отпрянул, изменился в лице и отошел к двери.

Я услышала размеренные шаги и в ужасе замерла, боясь гадать, кого увижу.

Глава 31

Я вся внутренне сжалась, вслушиваясь в тяжелые размеренные шаги. Воспаленный мозг не выдавал даже предположений. Наемники отошли к стене и почтительно замерли. Слишком почтительно.

Прямо передо мной встал седой, как мука, старик. Высокородный. С белым, все еще красивым лицом, изрытым мелкими сухими морщинами. Тонкая кожа обтягивала правильный, почти идеальный череп. Из левого уха спускалась на плечо длинная серьга с бесцветными искристыми камнями — наверняка, чистейшие бриллианты, которые стоят, сколько я не могу вообразить. Безупречный серый галстук в тон такой же безупречной серой мантии. Старик был настолько безупречен, что это отталкивало. И даже приводило в какой-то затаенный, почти суеверный ужас. Если бы я не знала, что старый Император умер — подумала бы, что это он. Что от меня нужно высокородному педанту? Я умирала от неизвестности.

Он кивнул Бальтазару:

— Развяжите же ее. И оба вон. Ждите за дверью.

Тот подчинился беспрекословно, и я до жжения потирала затекшие запястья.

Имперец долго смотрел на меня, сощурив почти бесцветные, когда-то, вероятно, серо-стальные глаза. Удивительно, но длинные ресницы старика оставались темными и загнутыми, почти женскими.

— Ты красива.

Я ненавидела эту фразу. Именно с нее начинались все мои беды.

Старик схватил за руку, повернул меня, разглядывая:

— Все падки на красивые вещи. Не осуждаю. Но всему есть предел.

Я не понимала, куда он клонит. Внезапно меня посетила догадка: наверняка, это кто-то из сенаторов, недовольный воцарением в Сенате де Во. Но почему я? Что я могу?

Старик приподнял пальцем мой подбородок:

— Как тебя зовут?

— Эмма.

— Ну да, конечно… — он будто что-то вспоминал. — Эмма. Эмма Оллердаллен. Я был на церемонии твоего представления двору. Такая же рыжая, как Тит… И не менее красивая, чем мать. О… Я в свое время был просто очарован ею. Дивная женщина.

Я сглотнула. Старик ударился в воспоминания, думая, что мне это интересно. Не интересно. Будь это сказано в иной момент — я бы умоляла продолжать, но теперь меня интересовала только моя участь.

— Он был хорошим человеком, твой отец. Только невезучим и чересчур порывистым. За что и поплатился. — Старик кивнул: — Да, я слышал о тебе. Твое дело поднимали в Совете Высоких домов. Но видеть — несколько иное. Мне жаль, что все так. Искренне жаль.

Я не понимала, что чувствую. Странные слова дарили едва уловимую надежду. На мгновение показалось, что старик решил спасти меня в память о родителях, которых я никогда не знала. Странное слово «отец». В отличие от матери, оно всегда было абстрактным. Теперь же им назывался конкретный человек, пусть я его и не знала.

— Знаешь, кто я?

Я покачала головой.

— Меня зовут Максим Тенал.

Я зажмурилась, опустила голову с тяжелым вздохом. Надежда исчезла так же быстро и неуловимо, как появилась — отец Виреи.

— Я смотрю, ты поняла.

Я кивнула.

— Не пойми меня неправильно: я меньше всего