Летняя гроза - Пэлем Грэнвил Вудхауз

– Она не моя.

– Твоя. И очень противная.

– Ну, это как сказать. Ты с ней прекрасно болтала.

– То есть как?

– Мисс Скунмейкер.

– При чем тут мисс Скунмейкер?

– Мисс Скунмейкер – это Сью Браун.

– Что? – вскричала Миллисент. – Она приехала за тобой сюда?

– Не за мной. За Ронни. Да пойми ты, ей на меня чихать, мы просто приятели. Я давно не танцевал, поехал в Лондон, пригласил ее, а Ронни застал ее с этим гадом, ну, с Пилбемом. Она сказала, что с ним не знакома, Ронни не поверил. Уехал сюда, она – за ним. Приезжает, а он помолвлен с тобой. Ничего сюрпризец?

Голова у Миллисент закружилась задолго до конца этой речи.

– А что тут делает Пилбем?

– Пилбем?

– Я их видела вместе.

Сквозь тьму донесся низкий звук.

– Он здесь? Приехал, значит? Это я к нему ездил. Он сыщик. Его люди за мной следили, да-да! Приехал. Что ж, пусть повеселится, подышит свежим воздухом. Потом поплачет.

– А ты говорил, она некрасивая!

– Кто?

– Сью Браун.

– Так и есть.

– Некрасивая? Да она просто прелесть.

– Не для меня. Я знаю только одну красивую девушку. – Он выдержал паузу. – Если ты не поняла, что я тебя люблю, ты идиотка. Тебя, тебя и тебя. Подай мне всех красавиц на блюдечке, я и не шелохнусь.

Еще одна крыса (или очень крупная мышь) решила закусить хорошим деревом; Миллисент ее не заметила. Она схватила Хьюго за руку:

– О, Хьюго!

Рука ожила, притянула ее к себе по пахнущему мышами и сыростью полу, на котором они сидели.

– Нет, только подумать! – сказал Хьюго – Я хотел, чтобы в меня попала молния.

Запах мышей и сырости куда-то ушел. Пахло фиалками. И розами. Закусывающая крыса преобразилась в арфу и заиграла что-то райское.

Небесную песнь прервало скрипенье двери. Мгновенье спустя дырки в полу осветились. Миллисент ущипнула Хьюго за руку. Они приникли к дыркам. Внизу стоял фонарь, а рядом с ним – величественный человек, который, судя по звукам, кормил Императрицу.

Мужчина выпрямился, огляделся, взял фонарь, и свет упал на его лицо.

– Бидж! – вскрикнула Миллисент. Дворецкий застыл. Он узнал голос совести.

Кроме голоса, у совести были ноги. Они так стучали по лесенке, словно совесть – сороконожка. Но Бидж не шевелился. Чтобы его сдвинуть, понадобился бы кран, а крана в домике не было. Когда Миллисент и Хьюго спустились вниз, он стоял, как статуя; и только узнав их, он обмяк. Хьюго он любил, да и чувствовал, что тот достаточно терпим.

– Добрый вечер, сэр, – выговорил он. – Добрый вечер, мисс.

– Что это значит? – спросил Хьюго.

Давно, в пылкой юности, такой самый вопрос ему задал полисмен. Он огорчился тогда, огорчился и теперь.

– Это вы ее украли? – спросила Миллисент. – Вы!

Бидж задрожал. Миллисент он знал с той поры, когда она носила косы, нет – еще комбинезон. Ей, племяннице лорда Эмсворта, воспитанной в лучших традициях свинопоклонства, его преступление должно казаться беспросветно черным.

Каждый заговорщик рано или поздно встает перед дилеммой: оправдаться ему или сохранить верность сообщникам. Мы покажем, как благороден Бидж, если сообщим, что он устоял. Под пронизывающим взглядом молодой хозяйки он никого не предал. Мистер Роналд взял с него обещание; значит, выдать его нельзя.

В награду за это Провидение подсказало ему прекрасную мысль.

– Да, мисс, – сказал он.

– О, Бидж!

– Украл я, но ради вас.

Хьюго сурово на него посмотрел.

– Бидж, – сказал он, – это чушь какая-то.

– Сэр?

– Чушь. Зачем нам свинья?

Дворецкий был спокоен. Он знал, что сказать.

– Я решил убрать препоны с вашего пути, сэр.

– Препоны?

– Поскольку вы доверяли мне свою корреспонденцию, я давно знал о вашей взаимной привязанности. Но семья ставит препоны.

– Это все так, – признал Хьюго. – А что дальше?

– Спасибо, сэр. Я подумал, что его светлость будет очень благодарен тем, кто вернет свинью. Если вернете вы, он согласится на ваш союз.

Там, где ужинает Императрица, не может быть полной тишины, но что-то похожее воцарилось. В свете фонаря Хьюго смотрел на Миллисент, она – на него. Оба они слышали о верных старых слугах. Мало того, они видели их на сцене. Но и мечтать не могли о такой верности.

– Бидж! – сказала Миллисент.

Как мы помним, она говорила так и прежде; но как отличалось это «Бидж» от того! Тогда в нем звучали упрек, боль, разочарование; теперь – благодарность, благоговение, любовь.

То же самое можно сказать о восклицании «Ну что же это?!».

– Бидж! – не унималась Миллисент. – Вы ангел!

– Спасибо, мисс.

– Нет, такого блеска!.. – вскричал Хьюго.

– Спасибо, сэр.

– Как вам пришло это в голову?

– Не знаю, мисс. Пришло.

– Вот что, Бидж, – сказал Хьюго. – Когда вы закончите земной путь – со всеми бывает, – оставьте мозг нации. Замаринуют, поставят в Британский музей. Ничего не поделаешь, мозг века. В жизни не слышал такой идеи. Конечно, старик растает.

– Он сделает для нас все, что угодно, – поддержала Миллисент.

Гроза утихла. Пели птицы. Где-то еще погромыхивал гром, а может быть – это мысли Хьюго теснили одна другую.

– Все, – сказал он наконец. – Кто-нибудь посоветовал бы бежать к старику сейчас же. Но нет. Надо поднять цену. Чем больше мы ждем, тем больше он обрадуется. Дадим ему еще двое суток. Тогда он не откажет ни в чем.

– Но…

– Никаких «но»! Спешка все погубит. Не забывайте, дело не только в разрешении на брак. Они хотят, чтобы ты вышла за Ронни. Надо их разубедить. Без двух суток не обойдется.

– Наверное, ты прав.

– Еще как!

– Тогда оставим ее здесь?

– Нет, – решительно сказал Хьюго. – Здесь опасно. Если мы ее нашли, всякий найдет. Я знаю, куда мы ее поместим. Это…

Бидж заволновался:

– Если вам все равно, сэр, я не буду слушать.

– Почему?

– Я очень устал, сэр. Хочу об этом забыть. Слишком большое напряжение, больше не могу. Потом, мне кажется, сэр, что мистер Бакстер подозревает.

– Он всегда всех подозревает, – сказала Миллисент.