Тайник абвера - Александр Александрович Тамоников

от деревни Пискаревки всего лишь в 39-м. В основном все годы блокады сюда и возили умерших. Кто знает, сколько их сейчас здесь. Военных здесь почти не хоронили, в основном гражданское население. Говорят, что под полмиллиона человек.

– Самые тяжелые годы были первые? – спросил Шелестов. – Я был здесь в 43-м по делам службы.

– Самая страшная зима была с 41-го на 42-й год. Столько умирало, что казалось, городу не выжить. Все тут останемся. В феврале, я хорошо помню, тысячами возили умерших от голода, погибших от обстрелов, замерзших. Я видел статистику: в январе 1941 года в Ленинграде погибло более ста тысяч человек. Были среди них и погибшие от обстрелов, болезней, но каждые 9 из 10 человек умерли от голода. Страшно, правда? А ведь выжили, несмотря ни на что.

– Преступность, наверное, подняла голову в то время?

– Как обычно, – капитан сплюнул под ноги. – Эта мразь готова на все, лишь бы жрать. Сколько мы ловили тех, кто скупал за продовольствие драгоценности, кто грабил и убивал, чтобы выжить самим. Вы не поверите, товарищ подполковник, доходило до того, что на рынках стало появляться человеческое мясо, которое выдавали за говядину. Мы же контроль теряли над собой! Хотелось убивать, уничтожать эту мразь. Спасением было чувство долга и осознание, что закон должен быть превыше всего. Дети у станков стояли и умирали рядом с ними. Вот здесь около десяти тысяч штрафников лежат. Штрафников! 28-го и 14-го отдельных штрафных батальонов. Эх, да что там. Рассказывать, так сердце не выдержит. Жить выдержало, а рассказывать – нет.

Шелестов обернулся на звук подъезжающей машины. Из передней двери показался Сосновский. Шитов козырнул майору, переложил палочку и пожал руку оперативнику.

– Знакомьтесь, – кивнул Шелестов, – это член нашей группы майор Сосновский. А капитан Шитов мой гид и провожатый по Ленинграду, производственным предприятиям и предприятиям научного направления.

– Вот, – милиционер развел руками, – из госпиталя отпросился. Нет сил бока пролеживать. Меня на службу не пускают, велели вам помогать. Представителем ленинградской милиции быть при вас.

– Привез? – спросил Шелестов. – Давай, только коротко, чтобы Семена Григорьевича тоже в курс дела ввести. Только на ходу. Мы как раз намеревались объехать научные институты.

Когда все трое уселись в машину, Сосновский достал из планшета фотографии убитых неизвестных и протянул Шитову. Стал пересказывать, как они обнаружили в Пскове женщину, которую подозревали в связи с немецкой разведкой. В доме, в который она заходила и где оставила записку, была квартира, в которой тайно жил кто-то, интересовавшийся берегами Псковского озера. Энкавэдэшники подозревали попытку большой диверсии. И в подтверждение своих подозрений обнаружили на одном из островов два тела. Одно из них удалось опознать – человек, тайно проживавший в закрытой квартире, которому женщина-агент передала записку. Разведка знала, что в Пскове находится на нелегальном положении инженер из Ленинграда, который сбежал оттуда, прихватив кое-какую секретную документацию. И вот теперь представилась возможность установить его личность.

– Проходил у меня один такой инженер, – разглядывая фотографию, проговорил капитан Шитов. – Не успел я его взять – он погиб во время обстрела под развалинами своего дома, уже в конце.

Шитов положил фотографии себе на колени и пальцами сжал глаза, слегка массируя. Оперативники понимающе посмотрели на милиционера. Он поморгал и извинился:

– Глаза стали подводить. Иногда расплывается все, падает зрение. Медики говорят, это от недостатка витаминов и полезных веществ, которых много во фруктах и овощах.

Шелестов кивнул на парк, мимо которого они проезжали:

– А здесь были огороды.

– Да, Максим Андреевич, в блокадные годы почти ни одного участка земли в городе не оставалось, который бы не пытались возделывать. Овощи – большое подспорье, иначе цинга. – Шитов снова взял в руки фотографии и неожиданно замер, поднес ближе к глазам, потом отдалил фото на расстояние вытянутой руки. – Стой, Вася, – приказал он водителю. – Давай разворачивайся. Гони на Литейный.

– Что случилось? – Шелестов схватил капитана сзади за плечо.

– Так это же он! Черт, не разглядел я сразу… Это же инженер Косорезов! Ефим Косорезов! Тот, которого я арестовать не успел, который погиб. В НИИ едем, где он работал, в отдел кадров.

Оперативники промолчали. Говорить было нечего. И так ясно – быть не может, чтобы погибший воскрес и погиб еще раз. Или он не погиб второй раз, или не воскресал.

Машина летела по разбитой дороге, на которой девушки в выцветших ватниках засыпали выбоины мелким камнем и трамбовали с помощью ручных трамбовок. Видны вывески магазинов, но почти нет очередей. Хотя продукты все еще отпускаются по карточкам. Очень неприятно холодили спину надписи на стенах, сделанные по трафарету, предупреждавшие, что во время обстрела эта сторона улицы наиболее опасна.

Через полчаса оперативники поднимались по широкой лестнице следом за торопливо хромающим капитаном Шитовым. Наконец, вот он, коридор, в котором располагался отдел кадров института. Шитов не пошел в общую комнату, где сидели инспекторы по кадрам, а сразу открыл дверь начальника отдела.

– Василий Мефодьевич! – с порога заговорил милиционер. – Прошу прощения за вторжение, эти два товарища из НКВД, прямо из Москвы, у нас очень срочное и важное дело.

Мужчина с пышными прокуренными усами, в полувоенном френче, с замотанной шарфом шеей повернулся на голос, продолжая стоять у книжного шкафа с раскрытой папкой в руках. Он недоуменно посмотрел на капитана, потом на офицеров в военной форме, сунул папку обратно в шкаф и, откашлявшись, сиплым голосом осведомился:

– Чем могу помочь, товарищи из Москвы?

– Мы хотели бы поговорить с вами о вашем инженере Ефиме Марковиче Косорезове, – ответил Шелестов, снимая фуражку и бросая ее на приставной столик.

– Косорезов, Косорезов, – машинально повторил фамилию начальник отдела кадров. – Кажется, он у нас проходил по Второму сектору. Да, был такой инженер, да только выбыл он. В январе, когда еще обстрелы были. 22 января случился последний обстрел, а он погиб, кажется, 18-го. Тогда поврежденная часть дома обрушилась и завалила несколько человек.

– Вы можете показать его фотографию из личного дела? Или вы уже сдали его в архив?

– Пока у нас все здесь, – развел руками хозяин кабинета. – И живые, и мертвые. Не до архивов пока. Вот жизнь начнем налаживать, тогда и бюрократией займемся. А пока они у меня в другой комнате, в железном шкафу – все, кто работал с нами и не дожил.

Он вышел в соседнюю комнату. Шитов открыл было рот, чтобы сказать о Косорезове, но Сосновский положил ему руку на локоть и отрицательно покачал головой. Не время еще, Шелестов сам знает, когда и что говорить.

Василий Мефодьевич вернулся минут через пять с серой картонной