Запретная любовь - Халит Зия Ушаклыгиль

Ханым в адрес ребёнка: «Если проговоришься, язык тебе укорочу!», говорили о Фирдевс Ханым, Пейкер и, особенно, Бихтер, приходили к суждениям на основании обрывков слов и недослышанных историй.

Наконец, все устали играть в мяч. Бихтер двумя руками повисла на плече Аднан Бея и сказала: «Как странно! У меня кружится голова!» Бюлент ещё не наигрался и бросил мяч группе Шакире Ханым, Шайесте и Несрин. Но когда увидел рядом с ними тарелки и открытые корзины, ему вдруг пришло в голову:

— Мы голодны! Мы уже проголодались!

— Верно, когда будем есть? Скажите! — спросил Бехлюль и Фирдевс Ханым протянула руки молодому человеку, чтобы подняться со специального кресла. У неё уже некоторое время были боли в коленях, которые она скрывала ото всех, но чтобы встать обращалась за помощью к тем, кто рядом.

Аднан Бей спросил у Бешира:

— Бешир, где Нихаль и мадемуазель? Найди их, мы будем есть.

Старая гувернантка и ребёнок пошли к воде, чтобы сбежать. Здесь они только иногда различали тонкий голос Бюлента, сообщавший счёт игры. Было жарко, Нихаль изнывала от зноя, они нашли дерево и сели в тени его редких ветвей. Нихаль больше не видела необходимости

скрывать то, что уже год испытывало на прочность её бедное сердце. Когда она с несчастным выражением лица, сменившим утреннее воодушевление, говорила об отце, разговор за секунду перешёл на Бихтер и Нихаль выплеснула на старую деву все сокровенные страдания своего сердца, всю сиротскую душевную скорбь, накопившуюся за год. Её оглушал и опьянял жаркий августовский день, принёсший обжигающий воздух с полей. У неё пылали глаза, губы, лёгкие.

Когда она рассказывала о своих печалях и ударяла хлыстом Бюлента по выжженной траве, иногда глядя на горы, горевшие вдали белым пламенем и будто таявшие, то вдруг сказала самую большую правду:

— О! Я тоже так думаю. Знаю ли я? Было в ней что-то, что меня обманывало. Я думала, что люблю её, что буду счастлива с ней, что нам вдвоём в доме будет веселее, чем прежде. А теперь! Теперь я понимаю, что это невозможно и не могу найти силы жить с ней вместе. Иногда, мадемуазель, Вы поверите, иногда я становлюсь врагом своей матери. Почему она должна была умереть? Если бы она не умерла, эта бы не пришла, верно? Не знаю, что я предполагала в детстве? У меня всегда была смутная надежда, что-то странное, что заставляло меня думать, будто моя мать воскреснет из мёртвых. Сейчас я говорю себе: «О! Теперь пришла эта женщина и для моей матери не осталось места…» Тогда эта женщина становится в моих глазах воровкой, укравшей место моей матери. Но я уже не ребёнок, не так ли, мадемуазель? Вы всегда говорите мне: «Теперь ты стала молодой девушкой…» Я должна это понять, да, я должна понять, что мёртвые умерли, от них уже ничего нельзя ожидать. О! Если бы Вы знали, как это больно!

Значит теперь я навсегда останусь без матери, верно? Навсегда с этой женщиной… Но она крадёт не только место матери, но и любовь отца, даже Бюлента крадёт, завтра и Бешира украдёт, а, может быть, и Фындык её полюбит… — Нихаль улыбалась, когда говорила об этих страданиях. — Кстати, теперь в доме Вы держитесь со мной как чужая. Даже в Шакире Ханым есть какая-то скованность. Но Вы, мадемуазель, Вы же меня так любили?

Мадемуазель Де Куртон почувствовала, что две маленькие слезинки скатились с глаз и сказала с улыбкой:

— Нихаль, дитя моё, Вы пользуетесь моей слабостью. Вы видели? Ещё немного и все эти Ваши ребячества заставили бы меня заплакать. Хотя эти мысли не более чем повод для смеха. Вы мне с утра не сказали ничего, что было бы логичным. В таких вопросах нужно немного успокоить чувства и рассуждать разумно.

Нихаль скривила губы и била по траве нервными ударами хлыста.

— Разум! Разум! — сказала она. — Этот Ваш разум, мадемуазель! Это ещё одна вещь, которая не понравится…

Старая гувернантка ответила:

— Да, может быть! Но это полезная вещь, Нихаль, если бы Вы знали, что немного разума решает сложные вопросы. К примеру, предоставьте этот вопрос мне и я быстро решу его.

Нихаль покачала головой:

— Да, да, я знаю, Вы разумно решите. Вы придёте к выводу, что меня будут считать самой счастливой девушкой на свете, верно? Не беспокойтесь, я об этом знаю… Но если я уже год хочу умереть, что выйдет из счастья, подкреплённого Вашей логикой? К тому же, мадемуазель, могу я Вам кое-что сказать? Вы же на меня не обидитесь… Вы лжёте, мадемуазель! Вы всё ещё меня любите, поэтому считаете нужным лгать. Всё, что Вы сказали и что хотели сказать — ложь… Знаете, что в Вас настоящего и правдивого? Были же две слезинки, которые недавно скатились с Ваших глаз? Они, и только они, были правдой.

Бледное лицо Нихаль покраснело. Она подняла голову, дитя и старая дева посмотрели друг на друга, ресницы обеих задрожали и мадемуазель Де Куртон сказала хриплым голосом:

— Поплачьте, дитя моё! Иногда слёзы приносят больше пользы, чем разум.

Нихаль зарыдала, а по щекам старой девы текли две безмолвные слезинки.

Бешир замер, когда увидел их плачущими.

— Маленькая госпожа плачет? Почему маленькая госпожа плачет? — спросил он.

Нихаль, улыбаясь со слезами на глазах, сказала:

— Ты что, с ума сошёл, Бешир? Зачем мне плакать?

Когда они вернулись, то увидели, что все были готовы к трапезе. Пейкер и Бихтер сидели по краям коврика с покрасневшими лицами и глубоко дышали от усталости. Бихтер вытянула ноги и были видны её тонкие шёлковые чулки в открытых туфлях.

— Не могу пошевелиться, — сказала она. — Я поем прямо здесь, если Вы подадите мне еду на тарелке.

Эта идея всем понравилась. К ней присоединились Фирдевс Ханым, специальное кресло которой передвинули, и Пейкер, сидевшая на коврике, слегка опираясь на мужа.

Бехлюль сказал: — Я и дядя Вас обслужим!

Все закричали, увидев Нихаль. Отец сказал:

— Куда Вы сбежали? Ты гуляла на солнце, лицо и глаза покраснели…

Бюлент с большим куском холодного куриного мяса в руке сказал:

— Сестра, иди сюда! — он подмигнул, пытаясь объяснить, что место, где он находился, было очень близко к еде. Бехлюль, нарезавший холодное жареное мясо в тарелку у него в руке, спросил у Фирдевс Ханым:

— Две сардины, немного икры…. Вы любите обычную икру? Очень рекомендую, вчера я потратил целый час, чтобы её найти. Дядя, дайте вилку.

Передав тарелку Фирдевс Ханым, Бехлюль повернулся к Пейкер. Он впервые заговорил с ней после того