Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

– Верно, госпожа Каминская. – Очередной кивок, но очень короткий. – Но клятва Гиппократа не требует спасать крыс. Блок 25.

Он отвернулся от Аны и навис над Ребеккой Хаим. Она тяжело выбралась с нар, прижала ребенка к перевязанной груди и направилась к дверям. Ана догнала ее, коснулась ее руки.

– Господь благослови вас, Ребекка.

Несчастная женщина подняла на нее полные скорби глаза.

– Простите, Ана, но мне кажется, Господь давным-давно от нас отступился.

– Но…

– Ничего. Я возьму малыша с собой, и он встретит своих братьев далеко-далеко от этих чудовищ.

С этими словами она плюнула на начищенные до блеска сапоги Менгеле и с высоко поднятой головой заковыляла к блоку 25. Менгеле с ругательством вышел. Когда он ушел, Ана бросилась к дальнему окну, которое выходило на этот проклятый блок. Если в Биркенау были круги ада, блок 25 был последним. Отчаявшиеся женщины порой сосали травинки, пробивавшиеся из грязи, пытаясь утолить жажду. Им приходилось много дней ждать, пока в бараке не окажется достаточно обреченных на смерть. Ребекке «повезло» – и барак, и двор были полны несчастных. Грузовики придут за ними быстро.

Обычно Ана не смотрела в ту сторону, но сегодня ее взгляд был прикован к Ребекке. Она сидела на солнышке, держала ребенка на коленях и медленно, но с яростной решимостью разматывала жесткую ткань с груди. Освободив грудь, она подняла ребенка и приложила к соску. Поначалу его головка падала – он был слишком слаб, чтобы сосать. Ребекка выдавила несколько капель прямо на его губки, и вдруг ребенок обрел чудесную силу, чтобы приложиться к груди. Они оба обрели это последнее утешение. Но Ане было невыносимо видеть, как гибнут две драгоценные жизни. Она привалилась к стене и заплакала.

– Господи, – молилась она сквозь слезы. – Сделай так, чтобы Эстер не была беременна.

Ей было тяжело видеть, как Ребекка Хаим идет на смерть. Увидеть же в таком положении Эстер было просто невозможно. В ту страшную ночь в поезде, идущем в ад, Рут сказала: «Теперь она твоя дочь». И Ана должна защитить ее всеми силами.

Но что, если сил этих окажется недостаточно? Она обхватила голову руками. Был бы здесь Бартек! За долгие годы брака она не раз говорила с ним о трудностях своей работы. Он внимательно слушал, гладил ее по голове и спокойно расставлял все по своим местам. Она пыталась понять, что бы сказал ей Бартек, будь он здесь, или, лучше, если бы она была с ним – где угодно, только не здесь. Пальцы потянулись к поясу, и она ощутила знакомые бусины четок. Наоми «организовала», то есть тайком раздобыла их в Канаде. Ана носила их под юбкой. Ощущение бусин, отполированных чьими-то молитвами до идеальной гладкости, ее успокаивало. Она начала молиться Деве Марии, думая о том, что ее любимый муж все еще жив.

Несколько дней назад пришла волшебная посылка. Высокая заключенная с грубым лицом и зеленым треугольником преступницы вошла в их барак и крикнула:

– Почта для Аны Каминской!

Они подумали, что это просто жестокая шутка, но, когда Ана отозвалась, женщина передала ей посылку – вернее, остатки посылки. На посылке было написано имя. Почерк был настолько знаком, что Ана чуть не упала в обморок.

– Спасибо, – выдохнула она и потянулась за свертком, но женщина крепко его держала.

– Плата!

Ана развела руками:

– У меня ничего нет.

– Нет, есть!

Женщина вскрыла уже разорванный сверток, который ранее обыскали немцы и оставили себе все, что могло им пригодиться, и принялась рыться в том, что осталось.

– Я возьму это.

Ана и все обитательницы блока 24 с завистью смотрели, как она берет маленькую, но драгоценную плитку шоколада и прячет ее в свой карман. Наконец, посылка оказалась в руках Аны, а женщина, громко топая, направилась к выходу, унося добычу.

– Почему она получила посылку? – хнычущим голосом спросил кто-то.

«Почтальонша» остановилась возле нар.

– Потому что она не еврейка!

Она ушла. Все взгляды устремились на Ану. На мгновение она ощутила себя мышью под взглядом сокола. Хорошо, что женщины в больничном бараке были слишком слабы, чтобы накинуться на нее.

– Я поделюсь едой, – пообещала она, хотя вряд ли в посылке что-то осталось.

Ане было все равно. Она не так мечтала о вяленом мясе, как об известиях. Письмо прошло цензуру, многое было вычеркнуто черными чернилами – драгоценные слова мужа пропали. Но она увидела «Варшава» и «Брон со мной», и «целы и здоровы». И этого было достаточно. Более чем достаточно. Бартек и Брон живы и благополучны. Они точно борются за свободу, и эта мысль принесла Ане невыразимую радость. Когда она смотрела, как Ребекка Хаим ждет смерти, Варшава казалась ей немыслимо далекой. Даже деревня Освенцим, которую можно было увидеть из лагеря, казалась очень далекой – словно изгородь из колючей проволоки, которая по ночам гудела от смертельного электричества, знаменовала собой край света. Снаружи могло происходить все что угодно, но они об этом никогда не узнают. Их жизнь ограничена поездами, приходящими на один конец, и трубами, дымящими на другом. А между этими двумя точками было ничто.

– Встать! Всем!

Откуда-то появилась сестра Клара. При звуке ее голоса Ана напряглась, стараясь справиться с собой. Появление Клары не сулило ничего хорошего. По спине Аны прошел холодок. Она поднялась, ощущая гладкие бусины четок под складками юбки.

– Сестра Ана, – Ана моргнула – никогда прежде Клара не называла ее иначе, как «старая корова». – Эти офицеры пришли оказать честь нашим младенцам.

– Оказать честь?

Эстер подошла, чтобы узнать, кто пришел, но была так же озадачена, как и Ана. Вошли два офицера, мужчина и женщина. Оба были в эсэсовской форме, украшенной аксельбантами, – похоже, чин у них был очень высокий, чем и объяснялась угодливость Клары.

– Они пришли отобрать младенцев для программы «Лебенсборн».

– Лебенсборн? – не поняла Ана. Слово переводилось, как «источник жизни», но яснее от этого не становилось.

Высокая эсэсовка в блестящих сапогах посмотрела на нее.

– Третий рейх создал программу, в рамках которой все младенцы, имеющие ценность, будут переданы в хорошие семьи, верные фюреру.

Ана все еще ничего не понимала.

– Вы хотите забрать матерей и младенцев в Германию?

Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Если хоть одна мать выйдет из этого лагеря на свободу, это укрепит ее веру.

– Мы здесь, чтобы забрать в Германию младенцев, – отрезала эсэсовка.

Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Но матери…

– Останутся и будут работать, как и планировалось, когда их депортировали. Не волнуйтесь, сестра, в рейхе немало здоровых семей, которые воспитают детей. И намного, намного лучше, чем сделали бы эти женщины.

Она оглядывала барак и презрительно морщила нос. Ана, Эстер и доктор Венгерская изо всех сил старались навести порядок в новом «отделении». Беременных женщин отделили от больных «занавесом» из старых простыней из Канады. Имея в распоряжении тридцать нар, можно было размещать женщин вдвоем, в крайнем случае, втроем на двойных нарах. Матрасы были настолько тонкими, что бедняжки спали практически на голых досках, но Ана получила разрешение приносить воду, когда это будет нужно, поэтому матрасы были чистыми, почти без вшей. И пить можно было сколько угодно.