Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

он не вмешивался – она могла бы уже быть на полпути к небесам в облаке черного дыма, и ужасы блока 17 ее миновали бы. Может быть, так и будет, но она все же сможет воззвать к справедливости. И она сделала шаг вперед.

– Герр доктор, – сказала она на прекрасном немецком, – я только что помогла женщине при родах, а эта… эта… женщина… – Ана буквально выплюнула это слово, – утопила ребенка на наших глазах. Это нарушение нашей священной клятвы, клятвы Гиппократа, которую мы давали, так же как и вы.

Доктор Роде смотрел на нее с недоумением.

– Клятва Гиппократа? – переспросил он, словно ему напомнили о чем-то из далекого прошлого.

– Почему вы убиваете младенцев?

Женщины на нарах затаили дыхание, услышав такие слова, но доктор, похоже, задумался.

– Это рабочий лагерь, – ответил он. – Следовательно, здесь все должны работать. Мать с ребенком работать не может.

– Она может. Вы наверняка видели на полях женщин с привязанными к спине младенцами.

Похоже, такая мысль не приходила доктору в голову.

– Верно, – неохотно согласился он. – Я сам видел такое в юности.

Слова эти прозвучали с такой ностальгией, словно он был глубокий старик, хотя на вид ему казалось не больше сорока.

– Но здесь не просто собирают кукурузу, – покачал головой он. – Здесь строят дороги, прокладывают железнодорожные пути, выращивают домашнюю птицу. Младенцам не место в Аушвице.

С этим Ана могла согласиться, но топить детей в ведре, как котят, было неправильно.

– Детский сад… – начала она.

Договорить она не успела – Клара и Пфани расхохотались. Доктор Роде хмуро посмотрел на них.

– Достаточно! – рявкнул он, и смех мгновенно смолк.

– Мы получили новую директиву лично от герра Гиммлера, – продолжал он. – Отныне программа эвтаназии применяется только к психически больным. Рейху нужна рабочая сила. Мы не можем бесцельно расходовать беременных женщин. С этого момента ни они, ни их дети не должны… устраняться.

Клара пришла в ярость.

– Младенцы будут жить? – с мрачной недоверчивостью спросила она.

– Младенцев не будут убивать, – поправил ее доктор Роде.

Он оглядел грязный барак, и даже Ана, пробыв здесь всего несколько часов, поняла, что у новорожденного здесь практически не будет шанса выжить. Но она почувствовала, как рука Эстер легонько сжала ее руку, и поняла, что это только начало.

– Спасибо, герр доктор.

Он вежливо кивнул.

– Можете выполнять свою работу, акушерка. А вы, – он перевел взгляд на Клару, – измените свое отношение.

Клара с яростью глядела на Ану, но сделать ничего не могла.

– Да, герр доктор.

Ана почувствовала, что одержала победу. Вот зачем она здесь. Господь назначил ей эту миссию, и она должна ухватиться за нее обеими руками. Чего бы ей это ни стоило, с этого дня она должна бороться за жизнь каждого младенца, рожденного в Аушвице-Биркенау. Она покосилась на Эстер, которая все еще прижималась к ней, и осмелилась легонько улыбнуться. Они сделают это вместе. Но Клара с ними еще не закончила.

– Но только не еврейские дети, верно, герр доктор? – ядовито спросила она, когда начальник был уже у дверей.

Доктор Роде обернулся, на мгновение замешкался и ответил:

– Конечно, нет. Еврейские дети должны умереть.

Глава шестнадцатая. Июнь 1943 года

ЭСТЕР

– Поднимайся! Поднимайся! Ну же, глупая корова, поднимайся!

Эстер балансировала на грани сознания, а Клара с ее драгоценной дубинкой уже расхаживала между нарами, вырывая всех из смутного полусна в столь же смутное бодрствование. Было четыре утра. Даже в разгар лета солнце еще не встало, и в блоке 17 царила темнота. Эстер прижала кулаки к глазам, чтобы не разрыдаться. Она не могла себе позволить терять жидкость.

– Пресвятая Мария, Матерь Божия, – услышала она в темноте бормотание Аны. Знакомая уже молитва несла утешение.

Поначалу слова казались ей странными, но со временем они стали окутывать ее и находить отзвук в ее душе – словно раввин читает молитву в синагоге. Ее бедный, слабый разум не понимал уже, видит ли Господь их в Биркенау, но она точно знала: если видит, Он плачет. Она пошевелилась, почувствовав тела женщин, с которыми делила голые деревянные нары, и тело ее заныло от мыслей о Филиппе. Увидятся ли они когда-нибудь?

– Ну же, грязные шлюхи, поднимайтесь – и на выход!

Эстер перестала думать о муже и заставила себя спрыгнуть вниз. Клара ненавидела ранние подъемы и вымещала свою злость на тех несчастных, которые оказались в ее власти. Она была заключенной 837 – такой маленький номер говорил о том, что она, насколько можно было предположить, была самой живучей заключенной лагеря. Ее доставили в только что построенный лагерь Биркенау из немецкой тюрьмы в 1942 году. Она пользовалась репутацией настоящей садистки – неудивительно, что ее сделали капо. В бараке у нее была крохотная комнатка с собственным матрасом и одеялом – настоящая роскошь. Но это никак не повлияло на ее характер.

– Сегодня особенный день, – твердила она, осыпая ударами женщин, пытавшихся побыстрее выбраться с трехъярусных нар.

– У тебя день рождения, Клара? – спросила пожилая женщина и тут же получила сильный удар по ногам.

– Жаль, что никто ее не утопил в ведре, – услышала за спиной шепот Эстер и не смогла сдержать смешка.

– Или просто не относился к ней по-доброму, – возразила Ана, и Эстер стало стыдно.

Подруга была права, но было почти невозможно представить, чтобы кто-то, кроме добросердечной Аны, относился к такому человеку по-доброму.

Невозможно было представить и что за «особенный день» ждет узниц. Жизнь в лагере текла по установленным правилам – поверка, помои, которые здесь назывались «кофе», работа, тухлый суп, работа, вечерняя поверка и крохотный кусочек хлеба, который служил и ужином, и завтраком. Вечера сулили такие развлечения, как очередь к выгребным ямам, выбирание вшей из волос и борьба за тесное пространство на жестких деревянных нарах. Эстер хотя бы была избавлена от мучительного марша на работу на одну из множества окрестных ферм – оттуда женщины возвращались совершенно обессиленными. Работа медсестры не была тяжелой физически, но выматывала эмоционально. Они с Аной работали в четырех бараках, отведенных под больницу. Женщин косил тиф. Лекарств, антисептиков, даже воды практически не было. Уход за больными разъедал душу – именно к этому и стремились нацисты.

Все, что делали их мучители, от бритых голов до убогой униформы и номеров вместо имен, было направлено на то, чтобы превратить их из настоящих людей в покорных животных. Если женщины умирали ночью, соседкам приходилось выносить их на утреннюю поверку, чтобы их сосчитали, а потом кинули в груду трупов, которых на телегах увозили в крематорий. Эстер считала, что эсэсовцы сознательно оставляют трупы на улице дольше, чем необходимо, чтобы напомнить живым, насколько близки они к смерти. Люди быстро усваивали, что нужно давить в себе малейшие частицы прежнего «я», которые еще жили в их душах.

На утренней поверке забрезжил туманный рассвет. Эстер боролась с тошнотой, которая, казалось, навечно поселилась в ее несчастном пустом желудке. Ей было очень трудно справиться с собой. Заняв свое место в шеренге, она прикрыла глаза, чтобы не видеть ряды истощенных женщин, наглых эсэсовцев, злющих собак и мертвые тела, вынесенные для поверки. Эстер заставляла работать каждую клеточку своего мозга. Мысленно она возвращалась на ступеньки собора Святого Станислава. Она почувствовала солнечное