Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

href="ch2.xhtml#id3" class="a">[3]. Эти бараки находились рядом с крематорием. Там разбирали и хранили вещи новых узников. Хорошая работа – под крышей и с массой возможностей для «организации» полезных вещей, если, конечно, на это хватит смелости. Похоже, Наоми была очень смелой. Но, присмотревшись к ней повнимательнее, Эстер поняла, что девушка очень молода.

– Сколько тебе лет, Наоми?

– Шестнадцать, – ответила та, отважно задирая подбородок.

Эстер поняла, что ей явно меньше. Но выяснять правду она не стала. Эта девушка чем-то напомнила ей Лию. Ее хотелось оберегать и защищать.

– Не разговаривай с эсэсовцами, Наоми, какими бы милыми они ни казались. Эти люди пленили тебя против твоей воли, они лишают тебя пищи, убивают твоих друзей и родных.

Наоми нахмурилась.

– Думаю, они просто выполняют приказ, – попыталась возразить она.

– Нет. – Эстер была в этом точно уверена. – Все эсэсовцы и гестаповцы на службе нацистской партии. Благодаря таким людям Гитлер пришел к власти. Они всецело поддерживают его безумные идеи расовой чистоты. А таких, как мы с тобой, они считают «низшей расой» и обращаются с нами, как с животными. Из-за них…

– Я поняла!

Наоми подняла руки, и Эстер остановилась.

– Прости. Я что-то разошлась…

– Нам всем тяжело. – Наоми неожиданно обняла Эстер. Жест этот был настолько искренним, что Эстер не смогла сдержать слез.

– Ой, не плачь!

Эстер вытерла слезы.

– Не могу с собой справиться. Я постоянно плачу. А когда не плачу, меня тошнит.

– Такое уж это место.

Наоми снова обняла ее. Эстер почувствовала, что за ними кто-то наблюдает. Обернувшись, она с облегчением поняла, что это всего лишь Ана.

– Ана, познакомься с Наоми. Она носит нам воду.

– Вижу. Спасибо, Наоми. – Ана улыбнулась девушке, но смотрела только на Эстер. – Тебе хочется плакать и тебя тошнит?

Эстер кивнула.

– Это от голода и усталости, Ана, разве нет?

Выражение лица подруги ее озадачило.

– Конечно, – быстро согласилась Ана. – Наверняка. А теперь примемся за эти нары…

Она указала на соседние нары, и Эстер поспешила ей на помощь. Но настроение подруги ее насторожило, и она с опаской приложила руку ко лбу. Может, у нее тиф? Неудивительно, учитывая, что болезнь постоянно ходит рядом. Но до сих пор Эстер удавалось уцелеть. Она смотрела на несчастных женщин, которые мучились от боли в бараках, и молилась – своему Богу, Богу Аны, любому, кто мог бы услышать ее сквозь крики боли. Она молилась, чтобы остаться здоровой.

Губная помада и оптимизм Наоми вселили в нее надежду. Она скребла щеткой грязные нары, и лицо Филиппа вставало перед ее глазами ярче, чем обычно. Тело ее было полно любви, и она сердито гнала от себя тошноту. Она будет здорова, будет жива и обязательно выберется отсюда.

Глава семнадцатая. Июнь 1943 года

АНА

– Все еще жив? Интересно…

Новый доктор записал что-то в маленьком кожаном блокноте. Ана с трудом подавила желание выхватить у него красивую ручку и вонзить ему прямо в глаз. «Интересным» был крошечный сын, родившийся четыре дня назад у госпожи Хаим. Четверых детей этой еврейки отправили в газовую камеру сразу же по прибытии в лагерь. Благодаря крепкому телосложению ей удавалось скрывать беременность целых пять месяцев. Но тяжелый труд и скудная пища истощили ее, и живот стал заметен. Ходили страшные слухи, что ее отправили к доктору Ниржвицкому, который проделывал жуткие эксперименты по абортам и стерилизации женщин, но ее заметил новый доктор и выбрал для иных, хотя и не менее жестоких медицинских опытов. Доктор Йозеф Менгеле, главный врач цыганского лагеря, расположенного за железной дорогой, решил узнать, сколько новорожденный сможет прожить без еды. Он внимательно следил за сыном Ребекки Хаим с момента, когда тот появился на свет в этом богом забытом месте.

Всех детей, родившихся у матерей нееврейского происхождения, регистрировали как заключенных и присваивали им номера – Пфани наносила татуировки на ножки, и это занятие приносило ей странное удовольствие. Ана понимала, что дело не в том, чтобы причинять боль детям. Пфани видела в этом некое искусство. Иногда в свободное время она рисовала картины на собственной коже. Находились и те, кто позволял ей работать с собой. Хотя картинки были грубы, в них просматривался определенный стиль. «Аушвиц-арт» – так проститутка называла свои творения.

Номера, набитые Пфани, не слишком помогали младенцам. Лишь немногие из них проживали неделю или две, но и это было больше, чем могли рассчитывать несчастные еврейские младенцы. Клара и Пфани имели разрешение – даже приказ – убивать всех еврейских младенцев при рождении. Они приходили в блок 24 каждый раз, когда приходил срок рожать еврейской матери. Однажды Ане удалось спрятать одного малыша, заявив, что он родился мертвым ночью, когда зловещая парочка дрыхла в своей комнатке. Но через пару дней его обнаружили – эти женщины находили детей по нюху, как крысы находят гниющую плоть.

Уцелел только ребенок Ребекки, но доктор Менгеле избрал его для своих жестоких опытов. Хуже всего было то, что у Ребекки, в отличие от других истощенных матерей, было очень много молока. Заметив это, Менгеле перевязал ей грудь так туго, что оставалось лишь дивиться тому, что ее сердце все еще бьется под повязками. Честно говоря, лучше бы оно остановилось, но спустя четыре мучительных дня мать и сын все еще были живы. Менгеле склонил голову набок, постучал ручкой по своим идеальным зубам и неожиданно сказал:

– Достаточно. Блок 25.

Услышав номер зловещей «прихожей крематория», Ана судорожно сглотнула.

– Простите, герр доктор? – попыталась что-то сделать она.

Он посмотрел на нее.

– Отправьте их в блок 25, сестра.

– Я акушерка, герр доктор.

Менгеле склонил голову на другой бок.

– Правда? Как любопытно. – Он внимательно посмотрел на нее и заметил зеленый треугольник – «преступница». – Ты не еврейка?

– Нет, герр доктор. Я христианка, но верю в священность любой человеческой жизни.

– Правда? Глупо. Ты считаешь крысу столь же ценной, что и лошадь?

Ана моргнула, сразу распознав ловушку. Лошади – это прекрасные, благородные создания, а крысы – грязные падальщики. Каждый день ей приходилось отгонять жирных тварей от пациентов – крысы пытались объедать тела, и им не было дела, жива их добыча или мертва. Но речь шла не о том.

– Полагаю, для других крыс жизнь их товарищей столь же ценна, – осторожно ответила она.

Менгеле рассмеялся.

– Отлично, акушерка. Твое имя?

– Ана Каминская, господин, – удивленно ответила она, почти забыв, как звучит ее имя, а не только номер.

– За что ты здесь?

– По подозрению в подпольной работе, господин.

– Понятно. Это говорит о силе духа, полагаю. – Он осмотрел Ану с головы до ног и сухо улыбнулся. – Ты – та самая женщина, которая помешала сестре Кларе топить младенцев.

– Да, – кивнула Ана, хотя это было правдой лишь отчасти.

Каждый раз, когда Ана подтверждала беременность еврейки, сердце ее разрывалось. Девять месяцев – долгий срок для выращивания семени жизни, которая прервется в тот же момент, как расцветет. И у нее были причины для беспокойства. Эстер в последние дни выглядела неважно. Ана видела признаки слишком много раз, чтобы отрицать очевидное, как бы ей ни хотелось. Нужно было что-то делать.

Справившись со страхом, Ана скрестила руки на груди и сказала:

– Клятва Гиппократа