Акушерка Аушвица. Основано на реальных событиях - Анна Стюарт

тепло на лице и холод каменных ступенек. Люди проходили по Петрковской мимо нее, покупали еду для семей, обедали с друзьями, рассматривали витрины, где были выставлены изящные туфли.

Она думала об ожидавшем ее обеде. Домашний творог и простой, но немыслимо вкусный бейгл – Рут аккуратно заворачивала обед для дочери в плотную бумагу. Эстер почти физически ощутила, как разворачивает сверток и откусывает первый кусочек. Она полностью погрузилась в воспоминания. Ни крики, ни лай собак не могли проникнуть в ее мечту и помешать ощутить вкус творога на языке. И, наконец, она позволила себе самое роскошное ощущение – поднять глаза и увидеть его, Филиппа. Он шел к ней, волосы его были растрепаны, сумка колотилась о длинные ноги, на добром, открытом лице сияла улыбка.

– Филипп, – прошептала она и даже приподняла руку, словно пальцы действительно могли преодолеть пропасть времени и пространства, созданную между супругами мучителями-нацистами.

Но тут она почувствовала толчок в бок.

– Эстер!

Она недоуменно открыла глаза и увидела, что Ана пристально смотрит на нее.

– Номер 41400!

– Здесь! – быстро откликнулась она.

Охранница подозрительно прищурилась. Когда она приблизилась, Эстер с ужасом узнала в ней ауфзеерин Ирму Грезе, женщину, с идеальной арийской красотой которой могла сравниться лишь столь же идеальная жестокость.

– Уверена, 41400? – переспросила Грезе, презрительно скривив красивые губы. – Потому что по тебе видно, что ты где-то еще…

– Здесь, ауфзеерин, – повторила Эстер, стараясь максимально выпрямиться и встать навытяжку.

Грезе ненавидела слабость. Еще больше, как говорили в лагере, она ненавидела привлекательность, словно кто-то мог соперничать с ее идеальной фигурой – песочные часы. Говорили, что однажды она отрезала груди заключенной – из чистой зависти. Впервые Эстер была рада, что за последние три месяца голода и страха утратила почти все признаки женственности. К счастью, в это утро Грезе была рассеянной и ограничилась лишь пощечиной. Тяжелое кольцо-печатка больно впилось в скулу, но Эстер сумела сдержаться. Хмыкнув, Грезе отвернулась.

– Хорошо, потому что сегодня вам понадобятся силы. Вас переводят.

– Переводят?

Не удержалась от вопроса женщина, стоявшая за спиной Эстер. Глаза Грезе сузились еще больше. Она взвизгнула, почти как животное:

– Как ты смеешь задавать мне вопросы?

Ее палка гуляла по спине женщины, нанося удар за ударом. Заключенные отворачивались, а эсэсовцы наблюдали за происходящим с ленивым равнодушием. Эстер вцепилась в руку Аны, точно зная, что это ее кости могли трещать под ударами безумной садистки. Ей так хотелось вернуться к собору Святого Станислава, куда только что пришел Филипп, но она не осмеливалась. Нужно было сосредоточиться и взять себя в руки.

В конце концов Грезе устала и вернулась к охранникам, оставив несчастную женщину валяться в грязи. Эстер безумно хотелось наклониться и помочь ей, но она не осмеливалась. В Биркенау помощь другим жестоко наказывалась. Как постоянно твердила Ана, их единственное оружие – остаться живыми. Доброта стала проявлением сопротивления. Начальница Грезе, лагерфюрерин Мария Мандель, вышла вперед. Весь лагерь замер в тревожном ожидании.

– Сегодня нас ждет реорганизация, – резко произнесла начальница.

Женщины окаменели. Неужели немцы придумали новый эвфемизм для селекции. Эсэсовцы периодически – то ли по приказу, то ли по квоте, то ли для собственного развлечения – использовали поверку для «отбора» заключенных, которых ждали жуткие трубы крематория. Если в огромных печах не хватало места, заключенных отправляли в зловещий блок 25, «прихожую крематория». Там людей держали без еды и воды, пока они совершенно не ослабевали.

Счастливчики умирали до последнего пути на задворки лагеря. Никто точно не знал, что там происходит. Мужчин часто отбирали в зондеркоманду крематория (рабочую команду), но их держали отдельно от других узников, так что до тех доходили лишь обрывки информации. Некоторые говорили, что ядовитый газ доставляли на машинах Красного Креста, украденных для этой цели. Другие рассказывали, что зондеркоманда швыряет людей в печи и сжигает заживо. Новые «счастливчики» утешались мыслью, что их ведут в душ, но постоянные заключенные не пользовались такой роскошью. Смерть витала над лагерем чисто физически – темные клубы дыма пятнали сам воздух, которым дышали люди. От жуткого запаха Эстер постоянно мутило.

Мандель продолжала говорить, и Эстер позабыла о рези в желудке:

– Сегодня мужчин переводят за железную дорогу, и для женщин освобождается новое место – вдвое больше, чем прежде.

При этих словах среди заключенных прошел легкий шепот возбуждения.

– Женщины, способные работать, переводятся в блок Б1б. – Мандель указала на задворки лагеря, и женщины увидели, как мужчины выходят из бараков и направляются к дороге. – Те отбросы рейха, кому нужно время, чтобы доказать свою полезность, остаются здесь, в Б1а. Капо сообщат вам все подробности. Подчиняйтесь их приказам и делайте это быстро. Пока переезд не завершится, никакой еды не получите. Марш!

Женщины непонимающе переглядывались.

– Отправляйтесь по своим баракам, свиньи, и вас отправят в новые.

Возникла суета. Солнце уже встало и окрасило колючую проволоку Биркенау обманчиво теплым розовым светом. Глядя в небо, Эстер видела не красоту природы, а жажду, которую сулил день, проведенный под палящими лучами. Губы у нее уже пересохли, а язык больно прилип к небу. Без так называемого кофе, который обычно раздавали после утренней поверки, ее ожидали адские мучения.

– Собирайте свои вещи, – рявкнула Клара (наверное, она шутила, потому что все, что имели узницы, это лишь грязные одеяла, которые приходилось делить с соседками по нарам). – Мы отправляемся в блок 24.

– В больницу? – спросила Ана.

– Да, в один из больничных бараков. Я буду главной капо, а ты получишь акушерское отделение.

– Правда? – Эстер заметила, как обрадовалась Ана. Но это заметила и Клара.

– Ну конечно. Все самое современное. Чистые полы, удобные постели для рожениц, стерилизованные инструменты…

Она громко расхохоталась, и глаза Аны потухли. Эстер было больно это видеть. Предлагать оказывать медицинскую помощь в таких условиях было все равно, что предлагать людям строить дорогу голыми руками. Впрочем, она бы не удивилась, если бы оказалось, что нацисты требуют от мужчин именно этого – они делали все, чтобы люди теряли силы как можно быстрее и узникам приходилось снова и снова бороться с этим. Единственное, что ее подруга-акушерка могла предложить своим пациенткам, это грязные, вшивые одеяла, грязная вода и ржавые маникюрные ножницы. Каждый младенец, рожденный в лагере, был маленькой победой – пузырьком воздуха в затхлом пруду. Даже если крохотная жизнь сразу же угасала, у женщин все же была минутка радости.

– Ваши руки – вот все, что нужно рожающим матерям, – шепнула Эстер Ане. – Давайте собираться и пойдем смотреть новый барак.

Блок 24 был полон женщин. Некоторые беспомощно лежали на нарах, горя от тифа, других явно отправили помогать им «убираться оттуда», по словам Клары. В дальнем конце барака тридцать нар отвели под акушерское отделение, но нужно было время, чтобы перевести оттуда несчастных женщин, боровшихся за жизнь. Кто-то (наверняка Клара) решил отвести Ане место, где находились самые тяжелые больные. Они были слишком слабы, чтобы что-то сделать, – просто валялись в моче и экскрементах, своих и чужих. Здесь имелось что-то вроде матрасов, но они были слишком тонкими, чтобы быть полезными, и грязными до невозможности.

– Нам нужна вода, – сказала Эстер.

Клара со смехом отправила к ним Пфани с ведром, где грязи было больше, чем воды.