Причуды богов - Елена Арсеньева

Почему-то болела не только голова, но иволосы, словно кто-то немилосердно дергал за них. Юлия приоткрыла глаза, сусилием вгляделась. А, вот в чем дело! Она не просто так упала во сне – еедернула за волосы разлапистая сухая ветка. Не Зигмунд, нет – только ветка.

Почему-то от этой догадки стало легче, мутьушла из глаз, предметы перестали двоиться. Ружа осторожно приподняла ее сзади,вынуждая сесть – головокружение показалось уже не столь нестерпимым. Всеобойдется, все обойдется, твердила про себя Юлия, бессмысленно водя глазами побесконечной мутно-серой равнине, кое-где утыканной зелеными елками, унылосвесившими ветви под тяжестью талого снега. И это январь! Боже ты мой, ну чтоза слякоть, что за грязь! Если и дальше будет сеяться с неба эта морось,последний снег сойдет, на дорогах сделается настоящая каша. Нет, нельзя тутрассиживаться! Если кони увязнут в грязи, им ни за что не добраться до вечера кпостоялому двору, а ночью может снова ударить мороз.

– Помоги мне, – с усилием пробормоталаЮлия и кое-как встала, подталкиваемая Ружей.

Постояла, зажмурясь. Вот бы теперь ещекакая-нибудь небесная сила забросила ее в седло!

– Давай руку, – послышался голосоткуда-то сверху, и Юлия тупо подчинилась, не тотчас сообразив, что это неупомянутая небесная сила явилась ей на помощь, а Ружа сидит прямо на крупе коняи силится втащить подругу в седло.

Удивительно – пусть и не с первой попытки, ноЮлия все же взгромоздилась верхом, мимолетно поблагодарив себя за то, чтонастояла ехать в мужском седле, хотя там, в конюшне Аскеназы, откуда они тайкомувели коней, были всякие седла. В дамском она сейчас нипочем не усидела бы!

– Ну что? – послышался обеспокоенныйголос из-за спины, и теплые руки ласково погладили руки Юлии, вяло разбиравшиеповодья. – Усидишь, не упадешь? Сама справишься? Может быть, я поведуконей в поводу?

– Да ты что? По этой ледяной каше? У нас оченьскоро будет две больные вместо одной, только и всего, – полуобернувшись,проговорила Юлия. – Иди, иди, садись на своего буланого – и с Богом,вперед.

Девушка соскользнула наземь, подняла юбки,чтобы не запачкаться, и зашлепала к своему коню, лениво подбиравшему с землигрязные лохмотья соломы. Она то и дело оглядывалась на Юлию, и та махнуларукой, попытавшись улыбнуться:

– Ничего, не тревожься! Спасибо тебе, Ружа!

Та покачала головой; синие глаза ее былисерьезны:

– Ванда.

– Прости. Конечно, Ванда…

* * *

Итак, ее звали Вандой. Если бы не она, Юлиянедалеко ушла бы от дома Аскеназы и уж точно до сих пор даже не выбралась бы изВаршавы, в которой все совершенно изменилось: деньги не имели прежней цены, навсякого, в ком подозревали русского, смотрели косо, угрожающе, а заслышаврусскую речь, любой-каждый считал себя вправе скликать жандармов, чтобызадержали «шпиона великого князя».

Превращение ленивой, истеричной и порочнойРужи в деловитую, умную, осторожную Ванду произошло мгновенно, как будто дляэтого достаточно было сменить шелковые розовые оборки на простое шерстяноеплатье, смыть с лица краску и разобрать гребнем массу фальшивых кудрей, убравволосы в гладкую косу цвета воронова крыла. После сего Ванда оказалась не стольобольстительно-красивой, как Ружа, хотя главная примета ее красоты осталась приней: редкостное сочетание черных волос и синих очей. В остальных же чертахпоявилось что-то негармоничное и незавершенное, словно Ванда в детстве обещалабыть красавицей, да не сдержала слово. У нее были изящные маленькие ушки – этопримета высокого происхождения женщины. Ванда уверяла, что она из младшей ветвибедного, захудалого дворянского рода, некогда имевшего несчетные земли близКракова, а теперь владевшего только знаменитым своей историей, хоть и обветшавшим,селом Могила, где Ванда и родилась. Юлия не знала, чем сие село знаменито,однако она очень опасалась, что Ванда предложит ей гостеприимство в сей Могиле,что звучало устрашающе. Но, по счастью, Ванду нимало не влекло на запад: ейнадобно было в Вильну, а это хоть и не самый ближайший и прямой, а все же путь,ведший на восток, в Россию, почему Юлия охотно и осталась спутницей этой милой,исполненной жизни, добродушной девушки, которая была куда практичнее, чем онасама, и заботилась о ней, как старшая сестра.

Она сумела отпереть запертую конюшню Аскеназы,чтобы покинуть Варшаву этой же ночью, не задерживаясь: ведь утром их непременностанет искать полиция. Она сумела уговорить Юлию, что взять коней – вовсе некража, а лишь возмещение за все страдания, которые они претерпели в Цветочномтеатре, – следовало бы получить и больше, да недосуг. Впрочем, у Вандыводились немалые деньги, которыми она оплачивала все их ночлеги, постои, еду,которыми дала взятку караульным у заставы, чтобы те выпустили, не задерживая,«двух сестер», которые получили внезапное известие о болезни своей матери,живущей в Остроленке, и так спешили к ее одру, что даже подорожные документы неуспели выправить. Она говорила и плакала с такой убедительностью, чтокараульные сами едва не зашмыгали носами. Но главную роль сыграли, конечно,деньги. И если даже у Юлии мелькали смутные подозрения, что не все состояниеВанды – подарки щедрых «садовников», что некоторое количество злотых онапопросту стащила в комнате Люцины, в которой знала каждый закуток, то своидогадки она держала при себе. Кто она вообще была такая, чтобы судить этузагадочную девушку, так щедро, так самоотверженно предложившую ей помощь?!