Причуды богов - Елена Арсеньева

– Apage! [41] – выкрикнул он. – Пани может ехать хоть вкорчму, хоть к черту на рога, а лучше – в Ченстохов: там, говорят, злые ведьмысилы теряют. Геть студа! [42] А вот эта паненка поедет со мной!

И, перегнувшись с седла, он так ловко выхватилповодья из рук Юлии, что она и ахнуть не успела. При этом пан Фелюс обдал еезловонным дыханием, и стало ясно, что он вдребезги пьян. Этим, верно, иобъяснялись нелепые речи о ведьмах. Однако, как истый «уродзоны шляхтич», онмог скакать верхом, даже не отрываясь от бочки с пивом, а потому всадил шпоры вбока своей клячи – от такой боли та взыграла, словно арабский скакун, и панФелюс полетел во весь опор, увлекая за собой коня Юлии, которая изо всех силцеплялась за гриву, зная: если упадет сегодня еще раз, то уж не встанет.

Она попыталась оглянуться: обобранный холоптак и стоял с развязанным мешком и разинутым в стенании ртом, а Ванда,приподнявшись на стременах, что-то кричала, но Юлия не слышала: от резкогодвижения у нее снова мучительно закружилась голова, и она только и могла, чтосклониться на шею коня, желая сейчас одного: чтобы скачка прекратилась. Ей былобезразлично, куда ехать, – лишь бы скорее это кончилось!

– Lacrima Christi! [43] – зычно провозгласил Жалекачский. –Виват lacrima Christi! Прозит!

– Виват! Прозит! – подхватили сидящиевокруг, опрокидывая свои кубки, и Юлия безнадежно опустила голову: кажется,напрасно ожидать, что тосты когда-нибудь иссякнут – как и запасы вина в замке.За что уже только не пили!

Похоже, хозяин видел для себя особенную честьв том, чтобы гости под конец пира были без языка и без ума, а потому то и делоподнимался с кубком или же передавал его кому-то из гостей с обряднымвыражением: «В руце пана!» – «Из рук в руки!» – чтобы услышать новый и новыйтост. Пили за здравие панов Жалекачских до седьмого колена, за здравие каждогоиз присутствующих поочередно, а за столом было человек тридцать, кабы небольше, причем каждый из поименованных опять возглашал здравицу в честь хозяинаи хозяйки – каждый! – потом за здоровье бывших здесь дам и девиц – посчастью, чохом, – потом пришел черед всех пястов [44],всей шляхты, всего духовенства, войсковых, палестры… Наконец пришла очередьлатыни, которую отменно знали все католики: на латыни провозглашались тосты заблагополучие отечества, за славу его и тому подобное; наконец, за раны Христа,за муки Христа, теперь вот – за слезы Христовы… И что будет потом?!

Заметив, что хозяин устремил на нее налитыйкровью взор, Юлия поднесла свой кубок ко рту, изобразила глоток и отставилапо-прежнему полный всклень, под прикрытие немалой поросячьей головы, однойтолько и оставшейся на блюде среди развалин каши и ломтиков репы. Сидевшийнапротив шляхтич давно уже скользил по этой голове алчным взглядом, и Юлиязаранее примерялась, куда будет прятать свой нетронутый кубок, если падет еепоследний бастион.

Какое же пьянство, обжорство, какоенеряшество! Обглоданные кости, лужи вина… И это – дом польского дворянина! Чтож за радость без конца наполнять желудки да изрыгать выпитое и съеденное? И нанекий сладостный миг Юлия вдруг как бы унеслась отсюда, как бы вернулась в нестоль далекую еще пору жизни в родовом любавинском имении, на Волге, когда впраздники на широком барском дворе собирались хороводы, звенели песни, игралпастуший рожок и шла веселая пляска, угощение, раздавались подарки… Для соседей-помещиков,а случалось, и приезжих из столиц устраивались празднества с иллюминациями,фейерверком, домашним оркестром и хором певчих в саду. В английском домике,построенном стараниями деда-англомана, барона Корфа, подавали десерт и чай, взале, освещенной восковыми свечами, горевшими в трех люстрах с хрустальнымиподвесками, накрывался обильный, но изысканный ужин с богатым серебром,саксонским фарфором, граненым хрусталем, вазами с фруктами и букетами цветов…

Юлия вздрогнула от нового крика:

– Виват! Прозит!

Господи, они опять за что-то пьют!

Сосед Юлии налил себе – в бутылке показалосьдно, и он со всего маху польского гонору ударил ее об пол, ибо, как настоящий«уродзоны шляхтич», не выносил вида пустой посуды. Слуга метнулся за новой, нопитух остановил его.

– Ясновельможный пан! – обратился он кхозяину. – Яви свою милость, вели прикатить сюда бочку: ведь ежели хлопецбеспрестанно будет ходить за бутылками, то сапоги потопчет!

– Твоя воля для меня закон, carissime frater [45] Фелюс! – отозвался хозяин. – Затвой драгоценный подарок я тебе, ежели хочешь, отдам на сегодняшнее пользованиевесь свой погреб. А ну, хлопцы, отведите пана Фелюса в погреба со всемвозможным почтением!

Он хлопнул в ладоши – и пана Фелюса не сталорядом с Юлией, а она вновь перехватила налитый кровью, воспаленный взорхозяина.

Ох, плохо дело! Ведь именно Юлия была тем«дорогим подарком», за который пан Фелюс с первой минуты удостоился честипереместиться с непочетного «серого конца» стола, назначенного для самыхнезначительных лиц, куда он по привычке уже направился, поближе к хозяину, гдеи еда получше, и кубки наполняют порасторопнее, а теперь и вовсе можно пить безотдыха. Вместимость шляхетских желудков заставляла Юлию содрогаться. Превосходилвсех, конечно, пан Жалекачский, но на нем не было видно почти никаких признаковопьянения. Все будто в бездонную бочку выливалось: этак мог пить какой-нибудьсказочный, ненасытный дракон, и самое ужасное, что похотливые глаза этогочудища почти не отрывались от Юлии.

У нее все еще болела голова после скачки,ломило в висках от чада сальных свечей и пьяного угара, царившего вокруг, иникак, никак в этом крике и шуме невозможно было сосредоточиться и обдумать,как удрать отсюда, куда, где искать Ванду, которая сперва пыталась остановить,догнать пана Фелюса, но отстала, осталась где-то на дороге. Может быть, сейчасона уже скачет себе в Вильно и думать забыла про глупую Незабудку, опека надкоторой отняла у нее столько сил и времени?