Знаки любви - Ян Хьярстад

изгой, но фантазерка, которая, если потребуется, может босиком пробежать многие мили, ни чуточки не устав. К тому же мне нужен был кто-то, кого так же, как и меня, интересовали бы мальчики. После удара молнии мои взгляды на противоположный пол изменились. Раньше я мальчишек не замечала. Теперь они были повсюду. Особенно Хенрик. Мы частенько сидели в комнате у Элен и болтали о мальчиках. Именно Элен поведала мне, что мальчики суть скучнейшие существа, слишком мало стимулирующие мозг. Ее тирады внушили мне идеал другого типа мужчин. Идеал, от которого я так и не смогла избавиться и из-за которого так сложно было кого-то найти.

Элен презирала феноменальный примитивизм мальчиков, их безнадежную предсказуемость.

– Весь род мужской, – говорила Элен, – напоминает мне Homo neanderthalensis.

– Что это?

– Тупиковая ветвь в развитии человечества. Они вымерли.

Однажды Элен рассказала, как встречалась с двумя мальчиками одновременно. Ей хотелось чего-нибудь особенного. Она понадеялась, что так они скомпенсируют и дополнят друг друга. Но ее ждало не меньшее разочарование. Как будто желая проиллюстрировать свой вывод, она достала популярную в то время игру: деревянный ящик, который следовало поворачивать под разными углами, чтобы заставить шарик прокатиться по лабиринту, не попав в многочисленные лунки по дороге. Элен положила один шарик у старта, один – у финиша и мастерски направила их каждый своей дорогой, координировала движения, пока оба шарика не прокатились по всей игровой поверхности.

– Слишком легко, – сказала она. – Прямо как с мальчиками.

Я рассказала о Хенрике. О том, что он не такой. Повторила, что он «Соалала». Описала его руки. Она заинтересованно слушала. Слишком заинтересованно. Слушала, демонстрируя силу воли марафонца. Кто меня за язык-то тянул? Сама не поняла, зачем я это рассказала.

Когда я лежала на матрасе, прижавшись к моему возлюбленному, он нередко говорил вещи, которые я не понимала, но все же размышляла о них впоследствии. Однажды я нашла две монетки в десять крон около лампы и в шутку запустила их прокатиться с шеи и вниз по его позвоночнику. В ответ он рассказал историю из тех времен, когда учился в Лондоне. Он играл на виолончели в подземке, чтобы насладиться превосходной акустикой и чтобы подзаработать. Он уже несколько дней сидел в своем любимом месте, в одном из подземных переходов у станции Оксфорд-сёркус и исполнял сольные партии из «Вариаций на тему рококо» Чайковского. Однажды в полдень перед ним остановилась элегантно одетая юркая женщина лет тридцати. Она уселась на сумку, сняла туфли и надела пуанты. Затем задвигалась под музыку, пока люди шли мимо и швыряли деньги ему в кофр. Он отнюдь не был чужд балету, и тем не менее ему никогда еще не доводилось видеть, чтобы кто-то танцевал так красиво. Затем она снова присела, и только когда она расшнуровала свою золотистую обувь, он увидел, до чего у нее увечные ноги. Ступни опухли. На них были наросты. Корявые пальцы, испещренные мелкими шрамами, как после операции, казались переломанными. Ногти деформировались и потеряли цвет. Он так и не смог забыть этот контраст между, прямо скажем, уродливыми ногами и тем дивным, исполненным грации танцем.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я после короткой паузы. – За высокое искусство приходится платить? Под красотой скрываются раны?

– Нет, – ответил он.

– Но что? К чему этот рассказ?

Он признался, что не знает. Действительно не знает. Разве человек обязан понимать все на свете?

У Элен был швейцарский армейский нож, один из тех тяжелых красных карманных ножей, в которые было вложено множество инструментов; компактный арсенал самых удивительных вещей. Лезвием этого ножа мы вырезали наши отметки на будке автобусной остановки, на фонарных столбах, на оборотной стороне школьных парт.

Одним весенним днем в лесу я корпела над стволом рябины, пытаясь вырезать на нем мои буквы. Мне нравилось смотреть, как под корой открывается белое, влажное, как светятся мои инициалы, «С», а под ней «J», и дуга «С» пересекает основной штрих буквы «J» посредине; все вместе – с иголочки новый знак, который, пожалуй, состоит в родстве со скрипичным ключом. Элен терпеливо стояла рядом, ждала своей очереди. Она вечно говорила, что, мол, очень уж я осторожная и трачу на все слишком много времени.

– Тебе бы побольше безуминки, – часто говорила она. – У тебя кое-где не хватает шила. А еще темперамента и страсти.

Я собиралась было подправить одну из букв, когда лезвие соскочило и резануло указательный палец другой руки. Показалась кровь. Меня так заворожила темная алая жидкость, стекающая капля за каплей, что я почти не заметила, как Элен забрала у меня нож и не моргнув – с проворностью самурая – полоснула себя по тому же пальцу до крови. Не спрашивая, она прижала кончик своего пальца к моему. Я поняла, что мы провели ритуал, и отныне мы «кровные сестры».

– Теперь будешь побезрассудней, – сказала Элен, улыбаясь до ушей. – У тебя поменяются кроносомы!

Я не поняла, кто такие кроносомы.

Элен объяснила, что это такие штуковины, которые определяют человеческую личность.

Придя домой к Элен, мы залезли в энциклопедию.

– Так, это называется «хромосомы», – сказала Элен. Я изучила иллюстрацию. Похоже на эфиопское письмо. На алфавит, где переборщили с иксами.

Я помнила иероглиф, который дед нанес мне на лоб. Может, он был сродни хромосомам. Может, чужеродный знак просочился ко мне в поры и разгуливал по всему телу, множась в сознании и во всех жизненно важных органах. Может, вот почему я вдруг стала мыслить иначе, ощущая иное давление.

Смешав свою кровь с кровью Элен, я прислушивалась к ощущениям. Удалось ли мне стать более страстной или неистовой – еще одно любимое слово Элен? Смогу ли я теперь пробежать марафон?

Как мало нужно, чтобы творить чудеса? Небольшое изменение гена, микроскопическая закорючка, и вот ты уже можешь летать?

Во всяком случае, именно после этой истории я решилась на что-то, на что, казалось, никогда не отважусь. Пока мы стояли и пинали носком обуви камушки на гравийке у старого «Кадиллака» во дворе типографии, я пригласила Хенрика на вечеринку. У меня был план. Кто же знал, что план был и у Элен.

VII

Оба вечера на протяжении следующих двух недель я слушала рассказы Артура. Я отправлялась в «Пальмиру», усаживалась в тесноте и вникала в его оригинальные, но впечатляющие истории о жизни и смерти, сидела и покачивалась в такт ритму рассказа. Иногда он, кстати, с него сбивался. Он только что начал новую историю и вдруг стал спотыкаться,