Три дня в Сирии - Михель Гавен

— Вы телефон мой запишите, и номер машины, — отвлекшись от дороги, Бабак повернулся к Джин. — Если эту больную женщину еще куда-то надо отвезти, то я готов, и если вам понадоблюсь. Без всяких денег, конечно, бесплатно.

— Я запишу, давай, — Снежана достала мобильник. — Ты тоже меня извини, если я тебе грубила. Жизнь такая, сам понимаешь. Если кто у тебя дома заболеет, сейчас нас довезешь, будешь знать, где искать помощь. Доктор не откажет, я думаю, — сказала девушка, взглянув на Джин.

— Не откажу! Было бы чем лечить. Просто пальцем и добрым отношением много не сделаешь, сама понимаешь, — спокойно ответила та.

— Устроим, — уверенно пообещала Снежана. — Сейчас хозяину шепну. У него мать с постели год не встает. Он же ее обожает, как все они, сама знаешь, — нервно усмехнулась девушка. — Дома ведут себя как ласковые сыночки и муженьки, только с нами лютые. Мы для богачей товар, а не люди. Не исключено, он тебя сразу к ней и потащит. Со мной пусть Зухру к генералу посылает, я уж и наплевала на все ее притязания. Потерплю. Жалко, если тебя заставят этого урод-генерала забавлять. Ты же не такая, как мы, ученая. Хотя знаешь, наверное, только на моей родине, в Белграде, так думают, — вдруг призналась она. — Эти из Ирака, из Эфиопии так не рассуждают. Видела Калу? — Снежана даже презрительно присвистнула. — Я ей последние деньги отдала два дня назад, сама на одной воде сидела, лишь бы она за Милисой ухаживала, а Кала даже не удосужилась ее перевернуть. Мол, не приказывали, и все. Будет неподвижно сидеть, если рядом никого нет. Я об этом знаю. Тогда кто за ней проследит? Никакого соображения, да и особого сочувствия. Мы для них белые обезьяны, не больше. Меня, знаешь, как встретили, когда я впервые у нашего хозяина появилась? В первый же день вцепились, давай, мол, иди, ищи клиента, мы за тебя тут вкалывать не намерены. Я разве проститутка? Мне самой легко? Им наплевать, лишь бы самим меньше работать. Потому я и не хочу, чтобы тебя такая судьба постигла, — горько продолжала девушка. — Сама наелась вдоволь такого счастья, наплакалась, горючими слезами обливаясь. Кому они нужны, мои слезы? У меня образования нет, никакого другого пути не предлагается. Ты же — совсем другое дело.

— Если мне удастся что-то сделать, я тебя не оставлю, — пообещала Джин.

— Например? Все мы здесь рабыни. Только одни совсем рабыни, как, например, эти эфиопки. У них и мозги рабские. Другие с мозгами получше, полурабыни, как вот я. Третьи, возможно, как ты, белая женщина с образованием, почти не рабыня. До истинной свободы даже в третьей категории такая долгая дорога, что никто ее не преодолеет. Там, на Голанах, была не жизнь, но тут еще хуже, — грустно усмехалась Снежана, пожимая плечами.

«Как знать. Если мне удастся разузнать про военную базу в Даре и про секретный подземный объект здесь, я конечно, обратно, в Ирак, в Израиль и отправлюсь. Если все получится как надо, да еще в живых останусь, то в лапы к башаровому зятю не попаду. Тогда и тебя возьму с собой. В благодарность за все, просто из сочувствия. Увидишь, есть на свете другие люди, другая жизнь, где помочь слабому, подать руку упавшему — не зазорно. Никто не станет его топтать и поливать кипятком. Возможно, получишь образование в Чикаго, а там уже найдешь свою дорогу, забудешь весь этот страх. Не знаешь, девочка, кому ты помогаешь. Это к лучшему. Главное, чтобы все получилось, как задумано, а там все в наших руках. Бабушка права. Душа любого человека отзывчива на добро. Она привыкает к злу, терпит его, но любить его она не может. Все равно жаждет освобождения, как бы ни была жестоко придавлена. Как только загорится маленькая искорка во тьме, те, в ком жива такая же, еще не погасла, начинают тянуться к огоньку, и ничто не может им воспрепятствовать», — подумала про себя Джин.

— Опять блокпост, — сообщил Бабак.

— Тормози, — приказала Снежана. — Сейчас буду звонить Абдуле. Они нас пропустят. Проблем не будет.

Пока Снежана разговаривала с офицером, Джин наблюдала, как военные вели досмотр крестьян, направляющихся на рынок. С телеги старика стащили все ящики, вытряхнули яблоки, побросали пустые ящики рядом, перевернули вверх дном все сено в повозке. Два малолетних внука старика подбирали побитые яблоки, — кто их теперь купит? — складывали обратно в ящики, а старик молча, обливаясь слезами, с трудом взгромождал эти ящики на телегу. Напротив стояли два здоровенных солдата в бронежилетах и касках, болтая между собой, но ни один даже не пошевелился, чтобы помочь несчастным. Джин взглянула на Бабака. Он покраснел от ненависти, его кулаки инстинктивно сжимались и разжимались. Было видно, он хочет помочь этому человеку, но подкожный страх, который Бабаку внушили с детства, а именно страх перед военным, перед полицейским как перед представителем власти удерживает его и сковывает сердце. Нужен пример. Джин распахнула дверцу машины и вышла.

— Сидеть, куда поперла! — бешено рявкнул на нее военный.

Словно не слыша его, Джин подошла к старику, который пытался поднять на телегу третий ящик, и взялась с другой стороны:

— Давайте, я помогу вам.

Он уставился на нее усталыми, поблекшими глазами, округлившимися от изумления, словно она спустилась с другой планеты.

— Нет, не надо, Зоя, я сделаю, — за спиной она услышала голос Бабака. Все-таки он решился. Страх рассеялся, и окрики военных уже не действовали на мужчину.

— Давайте вместе, Бабак. Вы, дедушка, пока отдохните, и так намаялись, — предложила она.

Вдвоем с водителем Бабак и Джин быстро собрали яблоки, сложили в два оставшихся ящика и погрузили их на телегу. Водитель помог усесться старику, а Джин подсадила ребятишек. Телега тронулась. Все трое, старик и его внуки, были ни живы ни мертвы от изумления и страха. Они все время оглядывались на Джин и ее помощника. Больше всего Джин поразила реакция военных. Они застыли на своих местах, и ни один из них не пошевелился, чтобы помешать происходящему. По-видимому, страх, питавший их силу, развеялся. Военные могли обращаться скотским образом только с боящимися расправы. К свободным людям они не знали подхода. Руководителей, верхушку просто не научили этому. Они даже не могли представить себе, как такое может быть — страх развеется, люди обретут силу к сопротивлению. Случай на одном блокпосту дублировался по всей стране. Совсем недавно похожие события происходили в Ливии. Люди перестали бояться, и армия не знала, как им поступить. Она стала бояться сама. Все ее автоматы, бронежилеты оказались вовсе ни к чему, просто как лишние и весьма тяжелые украшения. Они молча стояли, точно прилипли к своим местам. Так пропустили старика, так наблюдали за Джин и Бабаком, когда они снова вернулись к машине.

— Ну и ну, Они прямо обалдели — орут, а их не слушают. Вот невидаль, однако! Ладно, поехали. Хозяин торопит. Не терпится ему, старому хряку, на новую девочку поглазеть, — сказала Снежана, уже сидевшая на своем месте впереди.

Бабак включил зажигание. Шлагбаум поднялся. Машина проехала мимо военных, провожавших ее взглядами, обогнала старика на телеге. Он все так же пораженно смотрел вслед неожиданным избавителям, зато повеселевшие ребятишки махали руками. Вскоре все они скрылись за поворотом.