Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

Как ни мало нам известно об этой части непривилегированного населения Града на Тибре, нам, странным образом, все-таки известно о ней гораздо больше, чем о другой части проживавшего в «Вечном Городе» простонародья, к «люмпен-пролетариату» не относившейся. О достаточно многочисленных ремесленниках, мелких торговцах, пекарях, лекарях, тряпичниках, горшечниках, старьевщиках, цирюльниках, могильщиках, гробовщиках, возчиках и извозчиках, шерстобитах, лоскутниках, владельцах прачечных, гостиниц и таверн, рабочих с постоянным заработком (трудившихся на условиях долгосрочной занятости в мастерских и на производствах, где использование рабского труда было нерентабельным), или, говоря по-русски — «мещанах», а используя марксистский термин — «мелких буржуа», «мелкой буржуазии». Они существовали, обладали определенным влиянием, были объединены в профессиональные союзы — коллегии, своего рода «политические клубы», культовые (религиозные) и похоронные (кладбищенские) братства, свои комитеты в избирательных округах (видимо, демократические по характеру и духу), и, несомненно, играли свою роль в жизни Города. Будь это иначе, вожди римских политических «партий» не стремились бы использовать их в своих целях. Они могли представлять собой угрозу, если им удавалось мобилизовать и поднять на борьбу, в свои интересах, и «скот, наделенный правом голоса».

Римские виноторговцы

Что, судя по всему, происходило гораздо чаще, чем можно было ожидать, особенно — взирая сверху вниз с вершины общественной лестницы. Об этом свидетельствует та неслыханная ярость, страстность и политическая активность, с которой народ принимал участие в борьбе «марианцев» с «сулланцами», во всех этих уличных схватках, собраниях, сборищах, сходках, граничивших с бунтом и так часто вынуждавших аристократов в страхе запираться и баррикадироваться в своих виллах. Время от времени эти бесправные, униженные и оскорбленные, вспоминали о своем попранном верхами общества человеческом достоинстве и осознавали свою силу. Однако, вследствие своего невежества и узости своего кругозора, они не знали и не понимали, когда стоило браться за камни, ножи и дубинки, а когда — не стоило. Поэтому действия плебеев эпохи предсмертных конвульсий республиканского Рима нередко превращались в нескончаемую цепь бессмысленных или противоречащих друг друга актов насилия.

Вся глубина деморализации римского «плебс урбана» становится очевидной при рассмотрении событий, связанных с законопроектом Публия Сервилия Рулла, внесенным на рассмотрение сената в 64 году до Р. Х.

Избранный народным трибуном, Рулл сразу же после вступления в должность, как и многие трибуны до него, предложил «отцам, внесенным в списки», щедро наделить землей столичное простонародье. Предполагалось разделить между столичными плебеями часть неиспользованного государственного земельного фонда — «agеr publicus» («общественной пашни») Римской республики, расположенного на территории Италии, но также и другие италийские (и не только италийские) земельные угодья, чьи прежние владельцы должны были получить компенсацию в размере полной стоимости земли, отчуждаемой у них в пользу римских плебеев (которую новым владельцам было запрещено продавать). Средства на выкуп земли Рулл предлагал взять из военной добычи Помпея и доходов от римских провинций.

Законопроект Сервилия был тщательно продуман и детально проработан, проникнут духом новизны и вполне реалистичен. Его принятие, если и не ликвидировало бы римский «люмпен-пролетариат» как «класс», то, во всяком случае, уменьшило долю неимущих тунеядцев в общем населении Города до вполне приемлемых размеров.

Манера, в которой консул того года Цицерон сумел очернить этот законопроект, направленный на облегчение судьбы простонародья, в глазах этого самого простонародья, что привело в конечном счете к провалу начинания Рулла, наглядно свидетельствует о глубочайшем цинизме этого прожженного демагога. В одной из своих речей против законопроекта Марк Туллий взывал к согражданам в следующих высокопарных выражениях: «Но вы, квириты, если хотите послушаться меня, сохраните те блага, которыми вы владеете, — влияние, свободу, право голоса, достоинство, возможность находиться в Риме, Форум, игры, праздничные дни и все другие преимущества — если только вы не предпочитаете, покинув все вот это и расставшись с этим сердцем нашего государства, под водительством Рулла поселиться на засушливых землях Сипонта или в гиблых местностях Сальпина» («Вторая речь о земельном законе народного трибуна Публия Сервилия Рулла»).

Дупондий

Во всех тонкостях постигнутое Марком Туллием искусство выдавать медный грош (или, точнее — медный асс или дупондий[62]) за золотую монету, помогло ему добиться своей цели. Столичный плебс давно забыл о своем сельском происхождении. Корни, связывавшие его с землей, были давно оборваны. Былые земледельцы, утратившие связь с землей, предпочитали по-прежнему жить на подачки, их не интересовала судьба легионеров-ветеранов, все еще мечтавших о собственном сельском доме на собственном наделе. Публий Сервилий Рулл был вынужден отозвать свой законопроект.

Чтобы добиться благосклонности столичной черни, в описываемое время следовало сделать ей предложение совсем иного рода. К примеру, предложить кассацию долгов. Именно это и сделал уже знакомый нам Луций Сергий Катилина.

18. Заговор Катилины

Многие до сих пор склонны представлять себе Луция Сергия Катилину прототипом анархические настроенного молодого бунтаря, разнузданного, вследствие свойственной буйным юношам неукротимости, помноженной на патрицианское высокомерие, этаким горячей головой (или даже сорвиголовой), не способным еще, в силу возраста, совладать с обуревающими его чувствами и желаниями. Начало этой литературной традиции положил, скорей всего, классик норвежской и мировой литературы Генрик Ибсен, своей юношеской романтической драмой «Катилина», да и наш Александр Блок по мере сил способствовал героизации этого деятеля эпохи Гая Юлия (даже назвав в 1918 году Катилину «римским большевиком», причем одобрительно, «со знаком плюс»)… К сожалению, подобное представление о Катилине ни в коей мере не согласуется с реальными фактами. Рожденный в 108 году в одном из лучших домов Рима, сенатор Катилина, затевая свой знаменитый «заговор», был уже далеко не «молодым человеком», и уж тем более не «пылким юношей». А более чем зрелым (особенно с учетом тогдашней средней продолжительности жизни) мужем сорока пяти лет от роду, успевшим побывать претором и пропретором[63] в римской провинции Африке, увязнувшим по уши в долгах, без малейшей надежды расплатиться с кредиторами, не пользующимся ни уважением, ни авторитетом у людей своего круга, достигшим потолка своей карьеры, но никак не желающим с этим смириться. Бывший «сулланец», активно принимавший участие в проскрипциях, не гнушавшийся резать глотки не только своим кредиторам (вроде Гратидиана), но и друзьям и даже родственникам (включая родного брата), безнадежный защитник проигранного дела, с ручищами, слишком запятнанными пролитой им кровью, чтобы олигархи могли рассматривать его как своего, отпрыск знатного, но обедневшего рода, он был в действительности скорее стареющим великосветским «бандюганом», попытавшимся предпринять последнюю в своей жизни отчаянную попытку разом поставить все на карту. Тот факт, что и судьба Цезаря постоянно аналогичным образом балансировала