Человек-звезда. Жизненный путь Гая Юлия Цезаря - Вольфганг Викторович Акунов

с большим «отрывом». Занятая им должность Великого Понтифика была весьма важна. Олигархи были крайне раздосадованы поражением. Кто знает, на какие безумства этот демагог, бессовестный совратитель народа, еще вздумает подвигнуть подлую чернь… Если его, конечно, вовремя не остановят. Эх, прав был незабвенный Сулла, зря мы его в свое время не послушали…

Сделавшись первосвященником, Гай Юлий сразу переехал из своего скромного дома в Субуре в куда более представительное здание, расположенное на аристократической Священной улице (или, по-латыни — Виа Сакра). Подальше от пожарных команд «риэлтора-поджигателя» Красса (не потому, что не доверял своему щедрому спонсору, а так, «на всякий пожарный»)…

17. Вечно голодная римская «чернь»

Уважаемый читатель настоящей книги, разумеется, давно уже успел понять, что в поздней Римской республике вообще и в ее столице — в частности, все решали нобили. Но как обстояло дело со столичной «чернью», этим вечно голодным и пребывавшем постоянно в состоянии броженья «человеческим суслом», этими «отбросами» Города-миллионера? Почему, собственно говоря, все главные действующие лица настоящей книги ругали это «вечное бродило» почем зря, или же, напротив, льстили ему на все лады?

Историки Града на Тибре дружным хором характеризуют столичный плебс, как крайне непостоянную, колеблющуюся в своих симпатиях, охотно поддающуюся подкупу, коррумпированную аморфную массу оборванцев-«пролетариев», всегда готовых отдать (и отдающих) свой голос на выборах магистратов кандидатам, лучше других выполняющим главный лозунг «столичной биомассы» — «Хлеба и зрелищ!». «Плебс урбана» — «стадо избирателей» без собственного мнения, высокомерных тунеядцев, избегающие всякого труда, считающих себя лучше других лишь в силу своего единственного (наряду с потомством) достояния — римского гражданства.

Лавка римского мясника

Торговля съестными припасами на улицах Древнего Рима

Именно такую, крайне нелестную характеристику дают, как будто сговорившись, своим согражданам-«люмпен-пролетариям» сами античные классики. В том числе и люди вроде Цицерона, слишком часто использовавшие, (в реальной жизни), столь осуждаемые ими (в своих высокоморальных и назидательных сочинениях) качества «человеческого сусла» в своих собственных целях, и позволявших себе тем больше (и главное — безнаказаннее) презирать обманываемых ими голодранцев, чем легче те позволяли себя обманывать.

Конечно, все упреки, брошенные античными авторами римскому плебсу, были справедливы. Однако это — лишь одна сторона медали (у которой их, как всем известно, две). Сегодня мы знаем, что мы, в сущности, ничего не знаем («респект и уважуха» мудрому Сократу!). В эпоху Цезаря, как и во все прочие эпохи, хвалебный глас сладкозвучных гимнографов и мифотворцев, как и грифель (или, как сказал бы римлянин на нашем месте — «стиль») анналистов, в равной степени не удостаивают своего внимания «навоз истории», воспевая лишь героев и царей, гордо возвышающихся над серой массою презренного простонародья, радовавшейся возможности перехватить где-нибудь лишний асс.

А если не асс, то любую другую монету, римскую или же чужеземную. Обменять последнюю на римскую всегда можно было у менялы — представителя профессии, распространенной в «Вечном Городе» не меньше, чем профессия ростовщика. Римские легионы покорили многие страны, и отовсюду стекались в Рим награбленные римлянами деньги. Чтобы обменять эти монеты на медные римские ассы или серебряные сестерции, приходилось обращаться к людям, знающим цену монет — к менялам. В лавках или на уличных лотках менял обмен, разумеется, производился так, что хозяин никогда не оставался в накладе. Да и могло ли быть иначе? «Приходи, прибыль!»…

Асс с изображением двуликого Януса на аверсе и ростры — на реверсе

Вне всякого сомнения, в эпоху затянувшейся на целое столетие агонии Римской республики, плебс был скопищем неуверенных в своем завтрашнем дне деклассированных элементов. Эти жалкие людишки вообще не трудились (или трудились в очень редких случаях), хотя всегда хотели есть.

Неужели лишь в силу присущей им порочной лености? Не думаю. Ведь у них отняли возможность трудиться. Как уже говорилось выше, массовый импорт рабской рабочей силы (главным образом — военнопленных) лишил подавляющее большинство свободных ремесленников возможности заниматься своими ремеслами, дав в то же время владельцам латифундий возможность отнимать землю у свободных мелких земледельцев, поскольку обработка земли с помощью «говорящих орудий» была, в условиях постоянного притока таковых извне, рациональней и, главное, дешевле. Римский мелкий земледелец, уходивший на войну, чтобы ценой своих крови и пота, сделать Рим «мировой» державой, по возвращении к родным пенатам узнавал, что его землица продана или отдана в залог богатому, могущественному соседу-латифундисту. И что те «варвары», которых он, свободный мелкий земледелец, в свою бытность доблестным легионером, победил на поле брани во Фракии, Африке или Азии теперь, обращенные (с его, свободного мелкого земледельца, мобилизованного в «несокрушимую и легендарную» римскую армию, помощью) в рабов, обрабатывают его бывшую пашенку…Что же должен был теперь делать этот почтенный земледелец — «illе agricola honеstus» — в столь печальной для себя ситуации? Котомку за плечи — и в Город на Тибре…

Рискуя повториться, мы еще раз подчеркнем, для большей ясности: постоянный приток лишенных своей землицы земледельцев и отслуживших свой срок легионеров постоянно (после каждой выигранной ими для «вечного» Рима войны) пополнял массу городского «люмпен-пролетариата», увеличивая и без того огромное число обездоленных, кое-как живших (а точнее — прозябавших) на скудное государственное подаяние — «гуманитарную помощь» тех времен. Власть имущие, отнявшие у мелких свободных производителей возможность жить своим трудом, снабдили их «в утешение» соответствующей их новому положению идеологией, гласившей: труд — презренное занятие, подобающее лишь столь же презренным рабам, и потому недостойное свободного римского гражданина.

Но как же и за счет чего же жили эти прикрывавшие свою наготу заскорузлыми от пота и въевшейся грязи рубахами-туниками «простые свободные римские граждане» — столь гордые своей свободой «тунеядцы»?

Лавка римского менялы

Жилось этим гордым квиритам, скажем прямо, очень плохо. «Простые свободные граждане» ютились в ветхих, то и дело грозивших обрушиться, разъеденных грибком, покрытых плесенью многоэтажных и многоквартирных громадных доходных домах, а точнее — бараках, так называемых «инсулах» (буквально: «островах»; это название, видимо, объяснялось тем, что сии бараки, каждый из которых занимал целый квартал, со всех четырех сторон были окружены улицами) старого города — Субуры — чьи этажи (кроме нижних) сдавались «почтенными домовладельцами» вроде «пожарного-поджигателя» Красса, семьям горемычных бедняков (по комнатушке на семью). В сырых и полутемных комнатушках не было ни мебели, ни очага, ни печки, ни — естественно!

— сантехники. Справлять большую и малую нужду приходилось в глиняные ночные сосуды (в то