Удивительные истории о любви - Андрей Гуртовенко

закончится. Потом мы закрутились, в салон посыпались стеклянные крошки, и я крепко прижимал ее голову к себе, закрывал лицо ладонями, чтобы его не порезало осколками. И думал почему-то о том, что она расстроится, когда увидит порезы. А потом наступила темнота.

Расконсервация 1

– Ты живой?

Удар по щеке.

Я вздохнул и почувствовал, как воздух наполняет пустые легкие. Воздух входил со скрипом, я закашлялся, но потом снова стал жадно дышать.

– Этот живой, давайте следующего, – голос удалился, и я, кашляя и захлебываясь воздухом, перевалился на бок. Но после этого в легкие будто вонзили нож. Сил закричать не было. Задыхаясь, перевалился обратно и, когда боль утихла, осмотрелся.

По серому бетонному потолку тянется нитка тусклых лампочек. Пахнет сыростью. Все тело в трубках и датчиках. Я рванул трубки, они оказались отсоединены, но датчики отлепились вместе с кусками кожи и волосами. Перетерпел боль и сел в капсуле, похожей на гроб. Длинный, тускло освещенный подвал. Впереди маячит светлое пятно – выход. Плотно стоят капсулы с криопациентами. Замороженные люди лежат под прозрачными крышками.

Те, кто меня разбудил, ушли уже далеко. Их было двое, мужчина и женщина в рабочей одежде. Они катили скрипучую тележку на колесах, заставленную оборудованием с трубками. Они открывали крышки капсул, шаманили с трубками и кнопками, и вот следующий пациент садится, задыхаясь, в своем гробу.

– Как чувствуешь себя? – грянул голос сверху.

В ушах зазвенело. Я оглянулся – рядом стоял мужчина в рабочей одежде.

– Нормально, – попытался ответить я, но вместо слов раздался хрип.

– Связки пересохли. На, глотни. – Он держал в руках металлическую кружку и фляжку. Плеснул в кружку немного, протянул мне. Я заглянул. Мутно-белая жидкость. Выпил залпом. Сладковатая, похожа на жидко разведенное сухое молоко. Отдал кружку обратно. Мужчина обтер ее о робу и повесил, как и фляжку, на карабины на поясе.

– Спасибо.

– Все, иди, иди, дорогой. – Он подталкивал меня, помог перекинуть ноги через капсулу и опуститься на пол. Ноги хоть и были деревянными, но слушались. Все было как в тумане.

– За перила держись. Специально сделали. – Он указал на деревянные перила вдоль стены.

– Куда идти? – спросил я, хватаясь за брусок. Голос почти вернулся.

Он кивнул головой в сторону света. Я стоял, набираясь сил, – до выхода было никак не меньше пятисот метров. Тем временем мой помощник, насвистывая, натянул перчатки и подкатил к моей капсуле тележку с ведром и щетками. Он ловко убрал подушку и простыню и стал протирать капсулу изнутри. Уборщик.

Я с трудом дошел до выхода, обогнал тех, кто меня оживил. Они не обратили на меня внимания, даже головы не повернули. В конце туннеля с бесконечными рядами криокапсул был холл со стеклянными стенами. Я зажмурился, а когда глаза привыкли к свету, увидел, что холл похож на больничный. Сновали медсестры, врачи подходили к сидящим на каталках пациентам. За окном был сумрачный день поздней осени. Голые деревья, мутная речушка с мостиком. Во дворике прогуливались группки пациентов в пижамах. За оградой – город. Не разобрать какой. Вдалеке – сверкающие небоскребы, ближе – жилые дома, похоже на отреставрированные хрущевки.

– Вас уже прослушивали? – Меня подергали за рукав.

Молоденькая медсестра отвела меня на свободную каталку. Измерила давление, посветила в глаза фонариком. Врач подошла через час, холл был переполнен. Спросила имя, фамилию, дату и причину смерти. Я, запнувшись, сказал, что автокатастрофа.

– Сознание сохранное, – сказала врач и напечатала на планшете.

– Какой сейчас год? – спросил я.

– 2132-й, – ответила она.

– А моя жена? Мы были вместе в машине.

Врач покачала головой:

– Этим занимаются другие службы. Выясните позже.

– В каком я городе?

Но она уже перешла к другому пациенту.

Я провел в больнице «восстановительный период», три дня. Огромный зал, разделенный только занавесками. Сотни оживленных пациентов. Несколько общих туалетов, столовая в том же зале – ряды столов. Пресную еду, какая бывает в больницах, подавали неуклюжие роботы. Кто- то радовался, кто-то плакал. О женах и родственниках нам ничего не сказали, информация была только в картотеках снаружи.

Это была Москва. CryoRussia разорилась пятьдесят лет назад, ее консервы (так сейчас говорили) перекупила большая московская компания. Мы собирались у телевизора. Показывали протесты. По всему миру, на всех языках. «Сократите количество консервов». «Кто будет работать, если все спят?» «Введем квоты на заморозку». «Скинем консервы с шеи!» «Долой мнимое бессмертие!» Треть мира спала в своих металлических гробах после того, как криоконсервацию узаконили для живых. Оставшиеся протестовали, не желая платить налогов на их содержание. Похоже, крионикой чересчур увлеклись.

Компаний по заморозке развелось тысячи. Замораживали всех подряд: умерших от старости, от рака и от сердечных приступов, погибших от новых эпидемий. Даже в редчайших авиакатастрофах замораживали все останки подряд, в надежде, что в будущем воссоздать человека можно будет по любой части тела. Улицы были увешаны рекламными плакатами: «Путешествуй во времени вместе с крионикой», «Оставайся в том времени, которое придется тебе по душе».

В некоторых странах пошли навстречу протестующим и размораживали цельнотельных пациентов, чтобы они отрабатывали свое содержание. Потом, через пять лет, пациента могли заморозить снова, по его желанию. Правда, среди пациентов был такой уровень самоубийств и алкоголизма, что митингующие могли не беспокоиться – содержать становилось почти некого.

В больнице рассказывали о женах, мужьях, детях. Рыдали, вскрикивали по ночам. Три дня спустя нас отвезли в общежитие – беленькие каморки с мебелью, ванная в каждой комнате. В моей была розовая занавеска. Окно выходило в парк, там на детской площадке, с виду футуристической, а на деле – самой обычной, резвились дети.

– Заработаете денег – съедете, – сказал нам комендант на общей встрече. – Завтра в девять – явиться к начальнику картотеки. Оттуда распределят на работу.

На следующий день я явился в низенькое серое здание картотеки на улице Баженова. Начальник картотеки, похожий на тестя, только с усами, задавал вопросы. Имя, дата рождения, дата первой смерти, образование, род занятий при первой жизни. Род занятий при первой жизни, маркетолог, его не заинтересовал. Зато хобби пришлось по душе.

– О, автомеханики нам нужны!

– Вы до сих пор ездите на машинах?

– Не совсем, но принцип тот же.

Он отправил меня на станцию технического обслуживания. Недалеко от общаги, четыре человека и один молчаливый робот. Второй автомеханик рассказывал за обедом пошлые анекдоты. Начальник был бывшим криопациентом. Он второй год дожидался разморозки сына и не мог говорить ни о чем другом. Он верил в одну из идей, которую высказывал один из миллионов проповедников крионики.

– В общем, есть такая теория, ну, знаете, в которой мир