Удивительные истории о любви - Андрей Гуртовенко

контейнер другой рукой, рассмеялся. Но впереди будто распустился пыльный цветок, и в меня полетели куски стеллажей. Так я умер в третий раз.

Пробуждение

Воздух наполняет легкие, по чуть-чуть, но все равно больно. Хриплю и кашляю, нож в груди, невозможно дышать и шевелиться. Наконец боль проходит, осматриваюсь. Белая капсула с кнопками, не такая, как предыдущие разы. Светлая жилая комната, я даже потряс головой. Кроме моей капсулы – кровать, шкаф, письменный стол и стул. Над столом – «Подсолнухи» Ван Гога. Единственное окно выходило на луг, спускавшийся к озеру. Над озером склонилась плакучая ива. Лето, примерно полдень. Солнце скрывается за огромным облаком.

На трясущихся ногах я вышел из комнаты. Большая гостиная. Снова захотелось протереть глаза, потому что она выглядела точь-в-точь как на картинках из журнала ИКЕА, которые мы рассматривали, когда мечтали о своей квартире. Дверь из гостиной вела на улицу и была распахнута. В центре гостиной, на ковре, играл двухлетний малыш. Он разбрасывал бруски от пирамидки, но бруски, как под действием гигантского магнита, медленно притягивались и становились на место. Мальчик хохотал. Заметив меня, он несколько секунд рассматривал, будто думал, что делать, а потом предпочел разреветься. В дом вбежала девочка лет десяти. Она увидела меня и сорвалась обратно во двор, крича:

– Он проснулся, проснулся!!!

Малыш успокоился и снова принялся разбрасывать пирамидку. На стене гостиной висело зеркало, я подошел и отшатнулся – на меня смотрел чужой человек. Даже цвет волос был темный вместо светло-русого.

– Нам пришлось восстанавливать вас почти полностью. Надеюсь, вам понравится новое тело.

Я обернулся. На пороге стояла красивая черноволосая женщина, высокая, выше нового меня. Девчонка выглядывала из-за матери и хитро улыбалась.

– Как вы себя чувствуете? Вам нужно прилечь. – Она говорила по-русски, но с акцентом, и смотрела с сочувствием. Подошла ко мне, взяла за руку и усадила на диван.

Все здесь дышало спокойствием, и я тоже успокоился и не стал задавать вопрос, который меня тревожил. Их звали Мари, Лиза и Эмиль. Между собой они говорили на языке, похожем на смесь русского, английского и турецкого. Я ничего не понимал.

– Это новый русский. Вы быстро его выучите, он не сложный, – улыбнулась мне Мари.

Она доставала из шкафов приборы, дочка помогала ей. Они измеряли мне давление, светили в глаза фонариком, в общем, делали все, как обычно. Я задремал на диване, и проснулся от того, что хлопнула дверь. На пороге снимал ботинки мужчина. Тоже большой и черноволосый, с сочувствующим и одновременно любопытным взглядом.

– Здравствуйте, – произнес он, запнувшись. – Я правильно сказал?

– Да.

Он рассмеялся:

– Мы учили старорусский, чтобы первое время вам было комфортно. Он неуверенно протянул мне левую руку:

– Иван.

Я пожал ее.

– Вообще-то пожимание рук – архаизм. Так не делают уже несколько сотен лет. Я изучаю историю и нахожу это очень любопытным… – Он осекся от взгляда проходившей мимо жены. – Мы повесили в вашу комнату репродукцию Ван Гога. Он ведь был популярен в ваше время, верно?

Он с азартом расспрашивал меня обо всем подряд.

На ужин была простая еда: рыба, салат, хлеб. Пили сладкий напиток, похожий на дюшес. Я не переставая искал сходства. Семейный ужин. Лиза совала кусочки рыбы в рот брату, он выплевывал. В гостиной бормотал телевизор. Он подсказал год: 3018. На экране – картинки рая. Я никак не решался задать свой вопрос.

– Вас, наверное, интересует, что случилось с вашей женой? – аккуратно поинтересовался Иван. Мари пихнула его ногой под столом.

– Она погибла? То есть ее мозг, я хотел сказать.

– В хранилище было несколько взрывов. Сбой системы энергоснабжения. Спасали в первую очередь живых. От вас остались только фрагменты мозга. Вас криоконсерсировали снова.

– Ее контейнер был у меня в руках.

– Ничего нельзя было сделать.

– Знаете, что, – сказала Мари, – я слышала, то массовое захоронение открыто для раскопок. Может быть, вам удастся найти ее останки и похоронить.

Они смотрели на меня оптимистично, улыбаясь. Я взял стакан с дюшесом, повертел его в руках.

– Почему я у вас?

– О, Мари – биотехнолог, – ответил Иван за нее. – Ее очень интересовал ваш случай. Почти полное уничтожение, понимаете. Было очень сложно восстановить вас. Потом, когда осталось только ждать пробуждения, мы переехали сюда и забрали вас с собой.

– И сколько вы ждали пробуждения?

– Десять лет, почти одиннадцать, – ответила Мари и отпила из стакана.

Это меня удивило. На вид ей было лет тридцать пять.

– Сколько вам лет?

– Девяносто.

Я поперхнулся лимонадом. Она ждала, пока я прокашляюсь.

– У нас многое по-другому. Вы привыкнете.

Несколько дней я провел в доме своей воскресительницы и, несмотря на то что они были очень милы, не переставал чувствовать себя подопытным животным. Иван взял выходные и показывал мне окрестности. Московский пригород, небольшие домики. В двух метрах над землей сновали бесшумные машины.

– Смотрите, дороги теперь не нужны. Природа остается в сохранности.

Я думал о массовом захоронении семисотлетней давности.

– Теперь никто не замораживается?

– Крионика давно запрещена. Заморозка снижает продолжительность жизни.

– А как же бессмертие и путешествие во времени?

– Мы живем в среднем двести лет. Успеваем попробовать то и другое.

Они упрашивали меня остаться, но я уехал. В городе мне дали жилье, стандартное, как у всех. Я бродил по улицам и смотрел телевизор. Оказалось, что людей из моего времени осталось совсем мало, человек сто. Нас называли ветеранами. Первоначальный смысл слова давно забыли, последняя война была четыреста лет назад. Некоторое время мы встречались, но потом встречи сошли на нет. Каждый из нас купался в своем горе. Мы застряли в прошлом, и никакие психологи не помогали справиться с одиночеством.

Хотя мой психолог считает, что я интегрировался лучше всех. Язык в самом деле дался мне легко. У меня есть работа, я по-прежнему чиню старые машины, их много у коллекционеров и в музеях. Иногда катаю детей на пыхтящих выхлопными газами автобусах. Меня приглашают в университеты и школы читать лекции. Все относятся ко мне с большим сочувствием и постоянно пытаются усадить, будто я старик, хотя мне, если не считать времени, которое я проспал, всего-то тридцать семь лет. Иван записывает мои воспоминания и говорит, что я – ценный материал для его научной работы. Я рассказываю ему о жене, но его больше интересует устройство городов, система обучения и быт.

– Любовь – не моя зона интереса, – говорит он.

В благостном мире нет стран, нет денег, нет истеричных президентов, терактов и ничьи права не ущемляются. Стерильный мир, очень правильный и очень скучный. Иван смеется, когда я так