Революция - Александр Михайлович Бруссуев

уровень, на смертный. Это способствовало новой активности врагов.

Они вскочили, было, на ноги, чтобы устремиться в атаку, да Тойво был к этому готов. Он снова выстрелил и снова попал, на этот раз не оглохнув, потому что предварительно открыл рот.

Еще один человек заголосил от боли и несправедливости. Прочие двое принялись отстреливаться. Пули безрезультатно жалили камни, выбивая из них искры и крошево, и ощутимого вреда не приносили. Эхо выстрелов должно было уже домчаться по озеру до первых домов и всполошить дворовых собак, которые, в свою очередь, должны были всполошить их хозяев. Те проснутся, недовольные, оденутся, возьмут вилы и прибегут сюда, чтобы поднять на них проклятых нарушителей тишины и мирного сна. Тойво не хотелось бы, чтоб и его заодно со стрелками подняли, а сделали скидку по малолетству.

— Если ты не сдашься, то умрешь здесь, парень! — крикнул ему кто-то из преследователей, вероятно, самый умный.

«А если сдамся, то, без сомнения, буду жить вечно», — подумалось Антикайнену.

— Ага! — согласился вслух второй. — Тебе деваться некуда, а мы никуда не уйдем. Замерзнешь к полудню, собака!

«Сам ты собака», — мысленно ответил парень, однако холод, поднимавшийся от стылого озера, начал заползать под его вовсе не зимнюю одежку.

— Наши люди уже поскакали на лошадях за твоим другом, так что помощи тебе не дождаться!

«Мой друг — Волк из Перясейняйоки, попробуйте за ним угнаться! Хоть на лошадях, хоть на ковре-самолете». Тойво не хотелось даже предполагать, что Вилье по пути смогут перехватить.

Третий человек, раненный, ничего не пытался говорить. Он сдавленно стонал, вероятно, впав в забытье. Ну, это вам за Финна!

— Ну, что это вы тут разлеглись, как собаки? — раздался, вдруг, приглушенный расстоянием женский голос. Тойво удивился, но быстро сообразил, что единственный человек женского полу, которому было дело до его драгоценной персоны, это пресловутая поэтесса. С ее приходом в душе у Антикайнена шевельнулось беспокойство. Не сказать, что до этого момента он был невозмутим и уверен в себе, но подсознательное чувство, что все беды происходят от женщин, вероятно, потому что все мужики — козлы, начало его напрягать.

А, может, и не женщина она вовсе, а дьяволица какая-нибудь? После сотворения человека именно самая-самая первая женщина сделалась самой-самой отпетой бестией. Эти слова относятся к Лилит, первой жене Адама, которая из всего адского пантеона стоит особняком. Вероятно, потому что самая вредная. Сука, одним словом. Или двумя словами — злейшая сука.

Предчувствия не обманули Тойво.

— Так он вооружен, — ответил ей мужской голос с нотками некоторой обиды. — Уже двоих наших подстрелил: одного — насмерть, второй доходит.

— И что вы намерены делать? — поэтесса не придавала значения обидам, да и жертвам вообще.

— Ждать, пока этот щенок не замерзнет в своем логове, — сказал другой мужской голос. — Потом возьмем его тепленьким.

— Холодненьким — поправил его коллега.

— Этак вы сами до посинения здесь просидите, — возмутилась женщина и, понизив голос, начала что-то объяснять своим сообщникам. Как ни напрягал слух Тойво, ничего разобрать из произнесенного не сумел. Он, помышляя о подвохе, перехватил револьвер поудобнее, готовый выстрелить в любого, кто сунется к его убежищу.

Антикайнен слышал далекую возню, но никто приблизиться к нему не пытался. Зато внезапно из отстоящих от его убежища на тридцать метров кустов прилетел какой-то мешок с водой, ударился о камни, лопнул и обрызгал его с головы до ног. Следом прилетел еще один, так что вся одежда Тойво начала пропитываться влагой.

Теперь ему стал понятен план противников, но ничего поделать с этим он не мог. Хотел, было, пульнуть из револьвера в куст, да передумал: смысл тратить драгоценный патрон на стрельбу вслепую явно отсутствовал. Пожалуй, в мокрой одежде здесь он может и не дождаться прихода шюцкора.

От мысли снять с себя для просушки белье Тойво отказался, потому что следовало беречь каждую крупицу тепла. Тогда он пробовал растирать руки, ноги и грудь, но и это не помогало. Совсем скоро крупная дрожь принялась сотрясать все его тело. Антикайнен сунулся, было, в озеро, чтобы удрать по льду, но тотчас же раздались выстрелы, не оставляющие ему возможности реализовать побег.

Над землей бушуют травы.

Облака плывут кудрявы.

И одно, вон, то, что справа — это я.

Это я, и нам не надо славы.

Мне и тем, плывущим рядом.

Нам бы жить — и вся награда.

Но нельзя.[8]

Скоро Тойво не мог уже держать в руках свой пистолет, дрожь все более походила на судороги, выбивающие из его груди слабые хриплые стоны. Поэтому он не удивился, когда над ним склонились три лица, осчастливленные улыбками.

— Попался! — сказало одно из них женским голосом.

— Влип, очкарик, — произнесло другое лицо и ударило его по голове сапогом. Медленно разгорающийся вокруг рассвет потух вместе со всем прочим миром.

12. Первый плен

Тойво пришел в себя от боли. Краткий миг беспамятства был местом и временем, куда можно было скрыться от жестоких реалий. Ни забот, ни хлопот, словно бы сон без сновидений, либо вовсе — смерть. Покой и отдых.

Но кто-то злобный прижег папироской его шею, так что миг, упокоенный и отдохновенный, кончился. Здравствуйте, девочки.

— Очнулся, гаденыш, — сказал человек и повернулся к женщине. — Что с ним теперь будем делать?

Тойво лежал на земляном полу в каком-то помещении, по размерам напоминающем сарай для дров. Судя по тому, что колотые чурки аккуратными рядами были выложены в поленницы возле одной из стен, так оно и было на самом деле.

— Ну, давай подсчитаем, — ответила Чаша. — Резчика он зарезал, в двоих наших всадил по пуле, оба — мертвы. Бокий уехал, ничего не пообещав. Остается одно: повесить его, как собаку.

— И вы думаете, что обыкновенный пацан с улицы на такое способен? — этот голос уже принадлежал былому Мессиру.

— Вот когда приволокут второго — посмотрим, на что тот способен, — хмыкнул один из недавних преследователей. — Что-то долго не возвращается наша погоня.

Это известие слегка взбодрило Антикайнена. Раз Вилье не поймали, значит, он обязательно доберется до шюцкора. Как ни странно, но ему сделалось даже теплее в этом сарае, правда в голове стоял сплошной гул, она кружилась, и временами накатывали позывы к тошноте. С каждой секундой бытия жить хотелось все больше и больше. И все меньше и меньше хотелось быть повешенным.

— А так все хорошо начиналось! — вздохнул Распорядитель. — Народ уважаемый со всей Финляндии съехался. Время — идеальное, подготовка — отличная. И