Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

— Слушай, я справлюсь, правда.

— Знаю, что справишься. Абсолютно в тебе уверен, иначе не пошел бы на кастинг. Вопрос — какой ценой. Моим детям нужна здоровая, веселая и счастливая мама, а не издерганная, нервная, на последнем издыхании делающая вид, что все отлично.

Я крепко обнимаю мужа и плачу от счастья, размазывая остатки макияжа по лицу. Вот теперь верю, что любит.

Пельмени

«Кирилл очень хороший парень, присмотрись к нему», — сказала мама. Он и правда был хорош: носил длинное черное пальто. Все мои ухажеры были студентами и носили куртки, а Кира — пальто. Для меня это пальто было символом взрослости.

Кирой хотелось хвастаться: чтобы он заезжал за мной и увозил за семь морей на глазах у подружек. Он старше меня на десять лет. Я очень старалась быть ему интересной. На каждое свидание собиралась тщательно, как на собеседование. Готовила темы для разговора, мониторила прессу, выискивала интересности.

Кира — обеспеченный и достойный претендент на мои сердце и руку. У него есть прошлое, о котором он мне «когда-нибудь расскажет». Я сгорала от любопытства, не понимала, почему от него, такого красивого, доброго, щедрого и успешного, ушла его жена.

Когда он жевал, его зубы издавали звук. Такой звонкий ударный скрежет зуба об зуб. Когда Кира ел, я его ненавидела. Этот звук почему-то был невыносим, меня физически начинало тошнить, я с трудом терпела. Мне нравился Кира, но только с пустым ртом.

Кира водил меня в кино и рестораны, катал на кораблике по Москве-реке, учил этикету, рассказывал, как вести себя в высшем обществе.

Любое свидание с Кирой — это экзамен. Я приходила домой, выжатая как лимон, хотя мы просто гуляли по набережной: потому что все время, проведенное вместе, приходилось соответствовать. Казаться, а не быть.

— А ты читала Рюноскэ? — спрашивал Кира.

— Что?

— Акутагава Рюноскэ, ты читала?

Мне было стыдно. Я не читала. Я Маринину читала, про убийства и Каменскую, и даже не подозревала, что такой писатель с трудновыговариваемым именем вообще существует и что-то пишет.

Любой такой Кирин вопрос как домашнее задание: нужно обязательно найти и прочитать, чтобы на следующем свидании достать из грязи свое удрученное безграмотной непросвещенностью лицо.

Мы с Кирой пришли в ресторан. Он — ресторан — был весь в позолоте. Вензеля и канделябры. Не ресторан — музей. Я глазела по сторонам, открыв рот.

— Закрой рот, — улыбнулся Кира. — Неприлично.

Я низко опустила голову и запунцовела от стыда. К нам подошла официантка. Она и выглядела, и одета была лучше, чем я. Она принесла меню и любезничала с Кирой.

— Ты позволишь мне самому выбрать? Хочу тебя побаловать. — Кира вел себя достойно, на флирт официантки не отвечал.

— Конечно, я все равно ничего не понимаю в этих названиях. — Я улыбнулась, пряча нарастающий ужас. Я боюсь устриц, мидий и всяких деликатесов, которые непонятно как есть. Я бы выбрала оливье, его я понимаю и люблю. Но тут итальянский ресторан, тут нет оливье. Тут есть капрезе с радиккьо. Черт! Над нами стоит новый официант, не уходит. Что он хочет?

— Попробуй шампанское, — снисходительно говорит Кира. — Мы ждем, когда дама попробует и одобрит.

— А, да? — Мне стыдно. Я не знала. Официант надел вежливую улыбку, но все равно пахнет высокомерием.

Я, смущаясь, под их пытливыми взглядами пригубила отвратительно кислое шампанское.

— Ну как? — спрашивает Кир.

— Вкусно, — вру я. Я не пью, тысячу раз ему об этом говорила.

— Оставьте, — говорит Кир официанту. Тот гордо уходит, кивнув Киру.

На красиво сервированном столе, накрытом кипенно-белой скатертью, стоит сет с паштетами. К ним поданы длинные хлебные палочки. Их можно купить в любом универсаме, но тут они называются красивым итальянским словом «гриссини» и стоят больших денег. Раз в пять дороже, чем в универсаме.

— На следующей неделе мы идем с тобой на оперу, — говорит Кир. — Я взял билеты на хорошие места, тебе понравится. Это Мазепа.

Я стремительно краснею. Мазепа, что-то знакомое. Композитор? Писатель? Герой? Только бы Кир не спросил про Мазепу. Я не люблю оперу. Мне 19, я люблю «Руки вверх». Я не понимаю, когда поют высокими сильными голосами совершенно непонятные тексты. Мне дико скучно, а вот тынц-тынц — очень даже весело. Но я не могу признаться в этом Киру.

— Ух ты! — говорю я про оперу. — Жду с нетерпением.

— Сегодня поедем ко мне? — как бы между прочим спрашивает Кир. Он достаточно долго за мной ухаживает. Пора переходить на новый уровень.

Кира, скрывая волнение, берет хлебную палочку, то есть гриссини, макает в паштет, начинает есть. Зубы выстукивают свою зубную чечетку. Мне физически плохо от этого звука, он невыносим. Это мой личный пенопласт по стеклу. Я с трудом изображаю индифферентность.

Я вижу жену Кира, которая сидит перед ним за столом и смотрит, как он ест сваренный ею борщ. Морщится, смотрит, а потом встает и идет в прихожую, где стоит приготовленный ею чемодан.

— Ты чего? — кричит Кира в сторону прихожей, прожевав. Он интеллигент, интеллигенты не кричат с полным ртом.

Но жена уже вызвала лифт и не слышит. Да и как объяснить? Ну, мелочь же, ерунда. А поживи годик — и эта мелочь станет размером со слона и заслонит добродетели своим зубным скрежетом. Жена входит в лифт, и за ней закрывается дверь. Кира когда-нибудь расскажет мне эту историю, если я поеду к нему. Но я не поеду.

Я поняла: если кто-то когда-то захочет на мне жениться, я посажу его перед собой и накормлю. И если мне не противно будет слышать и видеть, как он ест, — выйду за него. Это мой личный пунктик.

Я не поеду к Киру не потому, что опера и Акутагава Рюноскэ. Наоборот, это важное и магнитит меня к нему. До этого нужно дорасти, и с Кирой я дорасту быстрее, но этот звук — не могу. Я его не люблю, этого Киру, и никакой Акутагава с Мазепой не в состоянии влюбить меня в него.

— Мне завтра рано в институт, — сказала я Кире.

Он все понял, он был хорошим и благородным. На следующий день в институте заболел преподаватель, и нас отпустили с последних пар. Образовалось свободное время. Мы решили завалиться к Мише большой компанией без предупреждения.

Миша — парень с параллельного курса. У него была своя хата: убитая, но своя. Там не было родителей, что делало