Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви - Ольга Александровна Савельева

class="p1">Я поняла, что он тоже в стекле. Не понимает. Мы вышли из кабинета. В коридоре нас ждал старший сын. Он школьник, ему семь.

— Мам, а я выиграл в шахматы подряд восемь раз! — сказал он ликующим голосом.

Внутри меня разорвался шар раздражения.

— Сколько можно играть в планшет? Ты вообще способен на что-то еще, кроме этих чертовых игр? — сказала я своему голодному ребенку, целый день прождавшему в коридоре.

Мы вышли на улицу. Сели в машину.

Мы заехали на ту же заправку. Женщина в бейсболке снова сделала мне кофе.

— Как ваш день? — мило спросила она, широко улыбаясь.

Мне захотелось ударить ее по лицу, стереть улыбку.

— Не ваше дело, — грубо сказала я и стерла улыбку.

Муж в машине включил музыку на полную мощность. Капсула авто пульсировала звуком.

— Сделай потише, — сказала я.

Когда тебе плохо, самое страшное — замечать, что жизнь течет своим чередом. Смеются дети, летают птицы, люди пьют кофе и ездят на автобусах. Ты не понимаешь: как так? Почему? У меня мир перевернулся вверх тормашками, я живу чувствами наизнанку, а все хрустят яблоками, платят коммунальные платежи, назначают свидания. Какие матерые эгоисты! Какие сволочи все вокруг!

— А что, она же все равно не слышит, — кивнул муж на спящую дочь.

— Но мы-то слышим, — с раздражением сказала я.

— Мам, я есть хочу, — сказал сын. Он сидел сзади, смотрел в окно, планшет я у него отобрала.

— Потерпишь! — в один голос рявкнули мы с мужем.

Мы приехали домой, поужинали. Я считала минуты до момента, когда можно будет заснуть. Когда я провалюсь в сон, который прервет боль.

Меня раздражал муж. Меня раздражал сын. Я стала вспоминать этот день. Какая мерзкая врачиха. Не успела поставить диагноз, а уже говорит про инвалидность. Никакого такта. Мы живые люди, а не роботы. Нужно пойти на сайт и написать жалобу на эту гадкую бесчувственную женщину.

— Что ты делаешь? — спросил муж.

— Пишу отзыв об этой бабе.

— А что она тебе сделала? Это ее работа. Она диагноз поставила. Она не виновата, что Катя оглохла.

— Слушай, заткнись, а? Ты самый умный, да?

— У нас есть в доме что-то алкогольное? — спросил муж. Он у меня не пьет.

— Не знаю, только если что-то подарочное. Виски, кажется.

— Тащи. Хочу напиться.

— Ну да, только этого не хватало!

Вот мне кипела злость, я не могла взять ее под контроль. Я поняла, что сейчас кого-то ударю. Для начала в стену, а там будет видно. Я схватила ключи от машины, стала обуваться.

— Ты куда?

— Гулять.

Я выбежала в ночь, прыгнула в машину и выехала на МКАД. Машин было мало, время близилось к полуночи. Я встала на обочине, включила аварийку.

— Ааааааааа! Ааааааааа! Ааааааааа!

Я кричала до вздувшихся жил, до поступивших от крика слез. Я слышала свой крик, вибрировала им. Я кричала так громко и так страшно, что, мне кажется, меня было отлично слышно и сквозь закрытые стекла на всем МКАДе.

Домой я приехала в три часа ночи. Муж спал, уронив голову на руки. Рядом стояла початая бутылка виски. С непривычки ему хватило и пары стопок. Я грузно села на табуретку рядом. Муж проснулся, стал тереть глаза.

— Я выпил, — сказал он, будто извиняясь. — Я спать.

Я кивнула.

— Сердишься? Молчишь? — спросил муж.

Я помотала головой.

— А что?

Я взяла бумагу, которая лежала на столе. Написала: «Я потеряла голос». Муж встал, поцеловал меня в макушку и сказал:

— Прорвемся. Эта глухота не помешает нам любить дочь.

И ушел спать. Я перевернула лист бумаги, тот самый, который дала врач. На обратной стороне было написано: «Вашей дочери нужна кохлеарная имплантация. Нужно направление. И КТ височных долей, чтобы понять, сколько у вас времени. Срочно, ребят. Срочно! Эмоции потом. Сейчас спасите ей слух! Держитесь. Вот все контакты. Скажите, что от меня. Молюсь за вас». Я заплакала. Голоса не было, я хрипела. Было очень больно. Ободранное криком горло болело, ныло сердце. Но где-то там, в эпицентре боли, зарождалась надежда и благодарность.

Я поняла, что миру вокруг не все равно. Даже если на первый взгляд это не так.

Отцы

Одноклассник пригласил меня на настоящее взрослое свидание. Сказал: «Я зайду за тобой в субботу в 11. У меня для тебя сюрприз». «Ух ты!» — подумала я.

Обычно мои свидания проходили так. Мальчики звонили и спрашивали у моей мамы: «А Оля выйдет? А пусть захватит санки». А тут вон как, по-взрослому. Одноклассника звали Вова, он был высокий и математик. В 16 лет этого вполне достаточно, чтобы влюбиться. Я рассказала маме.

— Я не пущу, если не буду знать, куда вы намылились, — строго предупредила мама. — Мне не нужно, чтоб ты в подоле принесла.

Ну конечно. Меня, круглую отличницу и скромницу, первым делом поведут на свидание в бордель. Куда ж еще? Вова зашел за мной в субботу ровно в 11. Галантно подал мне пальто. Я оценила. Мама вышла в прихожую, заряженная на конфликт.

— Можно с вами посекретничать, Нина Ивановна? Чтобы не портить Оле сюрприз, — спросил Вова.

Они зашли в комнату и вернулись оттуда через минуту, заговорщически смеясь.

— Ну, хорошо вам провести время, — сказала мама и перекрестила нас.

Ничего себе! Обычно всем моим ухажерам доставалась порция уничижительного ерничества и обидная кличка. «Ну что там твой сопливый усач, куда пропал?» — спрашивала мама, например, про мальчика, который посмел шмыгнуть носом в ее присутствии. Ну, Вова! Ну молодец! Нашел подход к маме.

Мы поехали на метро. Вова оплатил наш проезд и был очень заботлив. Спрашивал, хочу ли я есть, пить и не дует ли мне из окна. Я понимала, что это другой уровень. Не «Оля-выйдет-скиньте-мячик», а настоящее свидание.

Мы приехали на выставку, на настоящую, взрослую. До того момента на выставках и музеях я бывала только с классом, и это было ужасно скучно, ибо в искусстве я ничего не понимала, а шалить было нельзя. А тут выставка — и мы вдвоем, без учителя.

У Вовы было два билета. Мы вошли в красивые залы. На стенах развешаны картины. На всех картинах — лошади. Они бежали, стояли, ели или смотрели с картины укоризненно одним глазом.

Мы молча ходили от картины к картине. У каждой стояли секунд по 30. Мне было ужасно скучно, ибо в искусстве я по-прежнему ничего не понимала, а шалить было по-прежнему нельзя.

— Тебе нравится? — спросил Вова.

— Очень, — убедительно соврала я.

— Мне надо тебе кое