Богиня в бегах - Женя Галкина

– Не ной, Полька, – сказала она помягче, – это дело такое: случайное. Не повезло тебе, и все. Подруга ты была хорошая, хоть и глупая. Зря ты Глеба разозлила. Сама же знаешь, какой это мужчина. Сидела бы тихо, осталась бы при доме и кое-каких бабках, ну заявила бы: ох-ах, муж пропал, не вернулся из командировки, и жила бы дальше. Какого черта ты полезла в его жизнь? Не лезут к таким мужчинам в личную жизнь, дура. Пока держит рядом: сиди и радуйся. Ушел – не держи и не кобенься, наслаждайся тем, что осталось. А ведь он тебе дом оставил! И деньги!

– Ты зачем меня по голове ударила? – прошептала Полина. Голос к ней все не возвращался.

– Я тебе что, самка Джеймса Бонда? – разозлилась Марго. – Как получилось, так и получилось… думала, ты отключишься и пролежишь тихо до утра. Полька, это у тебя жемчуга?

Она потянула из футляра ожерелье из крупного жемчуга. С ним вместе лежали серьги из редких грушевидных жемчужин.

– Неужели и «груши» настоящие? – ахнула Марго, вынула из уха свою сережку с изумрудом и примерила Полинину.

Бежать-бежать, думала Полина. Руки связаны за спиной, накрепко связаны, Полина уже не чувствует кончиков пальцев. Можно вскочить, боднуть Марго головой в живот и побежать… до ближайшей двери – купе. На этом приключение окончится, а если нет, если чудом разворотить эту дверь, то за ней следующая – в прихожую, закрытая на поворотный замок и ключ.

Полина подумала, что она, к сожалению, тоже не самка Джеймса Бонда, чтобы преодолевать такие преграды.

– Маргош, – прошептала она, – расскажи мне все, а… я же половину не понимаю.

– А зачем тебе? – спросила Марго, вдевая вторую сережку. – Мне идет?

– Идет, – согласилась Полина и вдруг услышала, как в горле что-то пискнуло – приходил в себя ее потерянный от ужаса голос. – Хочешь – возьми себе. Мне затем, чтобы Глеб меня не убил. Может, я еще вывернусь.

Марго закурила сигарету и задумалась. Перед ней лежал футляр, обитый белым шелком. Туда она стряхивала пепел.

– Я не могу, – призналась она, – мне тоже надо, чтобы Глеб меня не убил. И еще я ему денег должна. Кучу. И у меня ИП, а с ИП последние трусы за долги снять могут, это тебе не ООО с уставным капиталом в десять тысяч… Не могу я, Поль. Я тебе могу кровь вытереть, вот. Больше ничего не проси.

И она пошла на кухню, гремя всеми дверями. Полина прислушалась – каждую Марго старательно закрывала за собой. Пока Марго не было, Полина рванулась было к окну – из него, вертикально открытого, тянуло мягким майским ароматом ночи. Ей удалось встать, не взвыв от боли, добежать до окна, но чертовы евро-окна! Они открываются только с поворотом ручки, а повернуть ручку Полина не могла никак – от напряжения у нее снова хлынула кровь из разбитого лба, густо закапала подоконник, кое-где даже собралась в лужицу.

Полина, пошатываясь, побрела назад. Ее тошнило от переживаний, боли и страха оказаться замеченной – как бы не сменила Марго милость на гнев и не окрасилось бы в алый еще одно курино-ангельское крылышко…

На диванчик Полина упала. Через полминуты появилась Марго с тазом, полным теплой воды и с набором Полининых тканых салфеток с кружевом ручной работы. Вымочив салфетки, Марго грубовато умыла Полину, потом старательно протерла диван – бессмысленно, подумала Полина, – и даже ангелочка. Ангелочек снова засиял и был поставлен обратно на свою стойку, где он опирался на канделябр пухлым локотком.

Полине стало легче дышать и думать. Противный лоскуток все висел над глазом. Марго посматривала на него с опаской. Протянула руку и потрогала. Полина, к удивлению своему, ничего не почувствовала. Только какое-то мерзкое щекотание внутри.

– Ты правда мужика нашла? – спросила Марго, снова усаживаясь рассматривать драгоценности. Она прихватила на кухне бутылку сухого белого вина, в котором Полина обжаривала креветки, и откупорила ее.

– Правда.

– И кто он?

– Я же говорила…

– Ты мне несла бред влюбленной овечки: бее-е, ме-е-е-е… А ты обстоятельно расскажи, с толком.

– Не хочу.

– Наконец-то ты взбрыкнула, Захаржевская, – вздохнула Марго, – только поздновато очухалась.

Она молча пила вино, рассматривая Полинины серьги, броши и ожерелья. Полина тоже молчала. Она собиралась с силами, уговаривала утихнуть пульсирующую боль, пыталась перестать думать о тошноте и даже умудрялась потирать друг о друга запястья: впрочем, рук она все равно не чувствовала. Эти растирания нужны были только для того, чтобы, как надеялась Полина, кисти потом не пришлось ампутировать.

Когда начало светать, легкая штора цвета фисташкового мороженого поднялась вверх и опала, – это означало, что открылись и закрылись ворота во дворе. Полина давно уже приметила эту особенность: взметнулась штора при открытом окне – значит, пора встречать мужа. Марго тоже подняла голову. Последние полчаса она дремала, положив ее на согнутый локоть.

– Приехал, – сказала она с испугом и кинулась прятать бутылку и запихивать украшения обратно по ящикам.

– Марго, – в отчаянии позвала ее Полина, – Марго!

Та ее не слышала, судорожно наводя порядок.

– Люда! – выкрикнула Полина из последних сил, и Марго повернулась, глядя на нее удивленно. – Люда, пожалуйста, только не дай ему меня убить, я тебя очень прошу, не дай ему меня убить…

Марго нахмурилась, прикусила губу.

– Дура, никто тебя не убьет.

Глеб вернулся домой. Вот знакомые звуки: он вешает ключи, он закрывает дверь, одновременно на оба замка. Вот сейчас он войдет и скажет: «Девочка моя, я дома. Что на ужин?».

Он вошел и сказал:

– Сними немедленно серьги моей жены.

Марго торопливо схватилась за уши.

Полина подняла на него глаза, измученная болью и ожиданием, она снова расплакалась. Беззвучно, как плачут сироты в приютах. Розовый лоскуток все нависал над глазом.

Глеб нежно приподнял Полину и осмотрел ее лоб.

– Пластырь принеси, Марго. В моей машине в аптечке. Там же и лекарство.

– Где? Где он, пластырь?

– В машине!

Полина и Глеб остались одни. Она сидела на диване со связанными руками, вся в крови и слезах, он – рядом, в джинсах, рубашке цвета топленого молока и без галстука. От него пахло парфюмом, свежестью и немного – дорожной пылью. Полина скосила глаза, пытаясь разгадать выражение его лица. Он уловил это движение и тепло ей улыбнулся. Его тяжелые черты смягчились, глаза потеплели – темные и глубокие, они скрывали от Полины потаенные мысли. На поверхность выходило лишь то, что он хотел показать.

– Тебе не хотелось меня терять, девочка? – спросил он наконец, обнимая Полину одной рукой и прижимая ее голову к своей груди.

Полина послушно наклонилась, хотя двигаться было больно. Оказавшись прижатой к мужу, она ощутила прилив паники и страха. Заплакала громче.