Преданность. Год Обезьяны - Патти Смит

Он изумленно оглядывает обстановку

Вот в какую игру я иногда играю, когда не спится, родилась она из чтения Мелвилла; игра уговаривает меня перебраться с циновки, расстеленной на полу ванной, на кровать, навевает долгожданную дремоту. Но в ту ночь, когда воздух был особенно влажным, ничего не получилось. Проказливая обезьяна, балуясь с климатом, балуясь с приближающимися выборами, балуясь с сознанием, погружала разве что в нездоровый сон или вообще не давала спать. Вдруг, словно ставя точку в моих путаных размышлениях, об потолочное окно начинает колотиться дождь. Смотрю, как расщепляются и перестраиваются рыжие полоски – шумерский текст, не поддающийся расшифровке. В кладовке есть ведро, и я подставляю его под место протечки, предвкушая прерывистую капель – у нее свой буколический ритм.

Включаю маленький телевизор, старательно избегая выпусков новостей. На экране белокурая Аврора Клеман шепчет по-французски, набивая опиумом трубку.

– В тебе два человека, – говорит она, придвигаясь к Мартину Шину, – один убивает, а другой – нет.

В тебе два человека, повторяет она, выскальзывая из кадра. Один ходит по земной тверди, другой – по сновидениям.

Встает, скидывает с себя халат, медленно распускает завязки москитной сетки, обрамляющей их кровать. Он попыхивает трубкой, глядя, как колышутся за белесой сеткой смутные контуры ее тела. Она неспешно отвязывает каждое полотнище сетки, а он тянется к ней в тумане киношной войны.

Наконец-то чувствую, как наваливается сон, желаю спокойной ночи матросу, капитану Уилларду и молодой француженке с опиумной трубкой. Мне слышится, как мать декламирует стихотворение Роберта Льюиса Стивенсона: “Моряк из морей вернулся домой. Охотник с гор вернулся домой”[27]. Прямо у меня перед глазами ее рука водит по стене валиком – то ли перекрашивает спальню, то ли разглаживает новые обои. На экране всплывают титры – “Апокалипсис сегодня: по второму кругу”. Вокруг меня затягивается сеть, резиновое колечко надрезается, и в пробирку льется кровь, унося с собой одну, еще недодуманную, мысль.

Для Сэнди

Сэнди, открой глаза. Эти слова я выводила на окне левой рукой, снова и снова – будто творила заклятие. Пылкое, в духе Арто, заклятие – такое и вправду должно было сработать. Но никакие усилия из области мистики не смогли отклонить повеление Мрачного Жнеца. Увертюра отзвучала, Парсифаль встал на колени перед смертельно раненным лебедем, и Сэнди Перлман покинул земной мир.

В тот же день в новостях сообщили о природных пожарах в Южной Калифорнии – густой дым распространился до самой Невады. Съезд Демократической партии сжигала его особенная горючая смесь надежды с отчаянием. “Солар импульс-2” – первый самолет, работающий на солнечной энергии, – завершил последний этап кругосветного перелета. Боги, которых воспевал Сэнди, зарыли свои мраморные головы в груды полотенец песочного цвета. Он никогда уже не войдет в Матрицу со своим любимым Киану Ривзом, не будет вращаться в безумном мире Донни Дарко, не послушает “Angel of the Morning” (“Ангел утра”), не полакомится тортом “Пища дьявола”. Сэнди, человек с мыслящим сердцем, работавший над грандиозным переосмыслением истории через нескончаемое сновидение, теперь искал свое королевство Имеджиноса, стал капитаном собственного зачарованного корабля.

Летние дни растягивались. На каждом поле цвели подсолнухи. Я в своем уединении вообразила плач волков. Пошла вслед за ними, устало побрела вдоль обледенелой линии обороны, мимо пряничного домика, мимо целой деревни, застрявшей на льдине, которая была величиной с самую маленькую из тринадцати колоний. Колония, плывущая по воле волн. Я взглянула вверх, на солнце, словно бы нарисованное детской рукой: каждый луч отдельно.

Пятого августа, в его день рождения, в день рождения моего сына, я подняла столешницу своего письменного стола и нашла последнюю посылку, которую прислал мне Сэнди, – ее доставили, пока я была в отъезде, и убрали с глаз долой, не вскрывая. Он часто делал мне сюрпризы без повода – дарил ацтекский шоколад, консервированную нерку из Сиэтла, все четыре оперы “Кольца Нибелунгов” в трактовке Шолти. Я положила посылку и еще кое-какие вещи в сумку, купила полфунта пасты из каштановой муки и зеленый лук, села в метро, долго ехала и, наконец, подошла к своему маленькому бунгало на Рокуэй-Бич. Долго возилась с кодовым замком на обветшавших сетчатых воротах: желобки забиты соляными отложениями, цилиндры плохо проворачиваются. Во дворе происходила битва между долговязым подорожником и припавшей к земле дикой морковью.

Войдя внутрь, я сразу распахнула окна. Я уже несколько недель не приезжала в Рокуэй, и дом требовалось немножко проветрить. Выбила китайский ковер, вытряхивая песок, пропылесосила красный кафельный пол, вымыла его чаем улун. Хотелось кофе, но его остатки в банке “Нескафе” от сырости кристаллизовались.

Вскрыв маленькую посылку, я явственно вообразила, как Сэнди торопливо пишет адрес, заматывает коробку скотчем, не скупясь. Оказалось, в ней компакт-диск с альбомом “Grayfolded”[28] – экспериментальной записью композиций Grateful Dead, за которой гоняются фанаты; раздобыть ее трудно. Пообещал мне, что ее отыщет, и отыскал. С днем рождения, Сэнди, сказала я вслух, спасибо за подарок. Меня охватило редкостное спокойствие, даже безмятежность. Я ополоснула тарелки, сварила спагетти, уселась на крыльце своего дома, держа тарелку на коленях, разглядывая свой двор, где настырная росичка – совсем как колонисты на индейской равнине – потеснила ароматические травы и полевые цветы.

Сидела, не шевелясь: не вставала, не брала в руки инструменты, не принималась ни рыхлить, ни полоть. Внезапно почувствовала себя мертвой, нет – не мертвой, а скорее отринувшей все земное, если и мертвецом, то благодарным[29]. Чувствовала, как окрест суетится жизнь, над головой у меня – самолет, сразу за забором – море, а сквозь ячейки москитной сетки на моей двери просачиваются, распускаясь в воздухе, ноты “Dark Star”. Так я сидела, не могла себя растормошить, позволила, чтобы меня унесло в иные места и времена – задолго до знакомства с Сэнди, задолго до того, как я вообще начала слушать Вагнера, – в другое лето, в “Электрик сёркус”, где юная девушка танцевала медленный танец с таким же мальчиком, оробев от любви.