Зимняя песнь - С. Джей-Джонс

– «Принудил» слишком сильно сказано, – заметил он. – Предпочитаю думать, что мои достоинства убедительны сами по себе.

– Она считает тебя венгерским князем.

– У каждого свои недостатки, – небрежно отмахнулся он.

– Ты можешь играть в свои игры со мной, но Кете оставь в покое, – сказала я. – Ей не по силам тягаться с тобой.

– А тебе, стало быть, по силам? – Король гоблинов подался вперед, я замерла. – Ну же, ответь. Я заинтригован.

– Игру ведем только ты и я. Не вмешивай сюда мою сестру, она невинна.

Его глаза потемнели.

– Так ли уж невинна?

– Да.

– Девушка, знающая, что такое соблазн; девушка с завлекающим смехом, непостоянным сердцем и душой, стремящейся к неизведанному, – тихо произнес он. – Та, что потакает своим прихотям, тянется к запретному плоду, висящему низко на ветке, и съедает его вопреки предупреждению старшей сестры. Можно ли назвать такую невинной?

Ярость пригвоздила меня к полу.

– Не тебе судить, – процедила я.

– Тогда кому, тебе? – парировал Король гоблинов. – Ты отвечаешь за добродетель сестры?

– Нет, – сказала я, – но я сберегу ее доброе имя.

– Ох, Элизабет. – Он покачал головой. – Когда уже в тебе проснется хоть капелька эгоизма? Когда ты хоть что-нибудь сделаешь для себя?

Я молчала.

– Ты не привяжешь себя к сестриной юбке и лоно ее собой не закроешь. – С Короля гоблинов слетели весь шарм и обольстительность. – Рано или поздно ей придется принимать решения самостоятельно, без тебя. А что станешь делать ты, когда тебе не о ком будет заботиться, не за кем приглядывать? Тогда наконец займешься собой?

Он умело использовал сочувствие в качестве оружия. Эта внезапная доброта пленяла сильнее внешней красоты, сильнее обаяния. Правда в его словах мне была неприятна. Как и жалость. Я не нуждалась в его жалости.

Король гоблинов вздохнул.

– Кете – часть игры. Все составные элементы приведены в действие, и твоя сестра – один из них.

– Ты дал мне время покинуть Подземный мир, сказал, что я могу сделать это до конца зимы, – я скрестила на груди руки, – а сам тайком женился на моей сестре.

К нему вернулась самодовольная улыбка.

– А-а, все-таки ревнуешь. Отлично, отлично, для меня это добрый знак.

Видя, что я не поддалась на уловку, он покачал головой.

– Нет, Элизабет, я не женился на Кете. Я связан Древним законом и, если беру невесту, то беру навсегда, и в верхний мир ей уже не подняться. Свою симпатичную сказку Кете наколдовала сама, эта милая иллюзия скрашивает ей часы. Видишь ли, я крайне ограничен в своих возможностях.

Я презрительно фыркнула.

– Ты – Эрлькёниг, ты можешь все.

Король гоблинов выразительно изогнул бровь.

– Если ты так думаешь, то знаешь меньше, чем я предполагал. Я – заложник собственной короны.

Служит ли король короне, или корона служит королю?

– Зачем тебе невеста из верхнего мира? – спросила я после паузы. – Зачем… Почему Кете?

Почему не я? Почему он не пришел за мной?

Король гоблинов помедлил с ответом. Провел пальцами по статуэтке на фигурном столике в коридоре. Это была деревянная нимфа – рыхлая, пышногрудая, грубоватая. Палец Короля гоблинов повторил изгиб ее талии, спустился по холмам бедер к щиколоткам и снова поднялся, обводя контуры тела, к ключицам, где линия шеи переходила в бюст.

– Рассказать тебе историю? – наконец предложил он, убрав руку со статуэтки и разглядывая висящий на стене пейзаж. – Она похожа на те, что Констанца рассказывала тебе и твоим сестре с братом в детстве.

У меня перехватило дыхание.

– Давным-давно жил под землей великий король.

Бабушкины сказки часто начинались именно так. Я всегда считала, что она придумывает их сама, однако, прочувствовав ритм повествования Короля гоблинов, засомневалась в этом. От кого она впервые их услышала?

– Король правил живыми и мертвыми, – продолжал рассказчик. – Каждую весну он возрождал верхний мир к жизни и каждую осень насылал на него смерть. – Король гоблинов устремил взор на картину, где голые ветви покрылись листьями и цветами, а затем буйство зелени сменилось увяданием. – Шли годы, король старился, силы его покидали. Весна наступала все позже, осень – все раньше, и в конце концов весна перестала приходить совсем. Жизнь в надземном мире остановилась, повсюду воцарилось безмолвие. Людям это принесло много бед. – На волшебной картине все засыпало снегом, смена сезонов прекратилась. – И вот однажды к правителю явилась храбрая дева, – Король гоблинов оторвался от картины и снова обратил взор на меня, – и попросила вернуть к жизни мир на поверхности.

– Храбрая? – с вызовом усмехнулась я. – Храбрая, а не красивая?

Эрлькёниг скривил губы.

– Храбрая, красивая – неважно. Констанца рассказывает так, я – эдак. – Король гоблинов шагнул ко мне. Я не двинулась с места, сопротивляясь опасной близости его присутствия.

– Взамен она предложила королю свою жизнь. «Моя жизнь за жизнь моего народа», – сказала она, моля его принять эту жертву. Дева знала Древний закон: жизнь за жизнь, кровь за богатый урожай. Без этого Подземный мир грозил погибнуть и, умирая, вытянуть из мира верхнего последние соки.

Король гоблинов навис надо мной, его растопыренные пальцы протянулись к пульсирующей жилке на моей шее. Я едва дышала, я ждала – жаждала, – что он коснется меня, завладеет нитью моей жизни и отнимет ее.

Этого не произошло. Его пальцы сжались в кулак, он отступил.

– Ее жизнь напитает жизнь короля, жизнь короля поддержит обитателей Подземного мира, а сила их жизней перейдет к земле и растениям. Король принял жертву девушки, и с наступлением нового года снова пришла весна.

История была по-своему красивой и более походила на легенду или притчу о добрых христианских мучениках, одну из тех, что мы слышали от мамы, нежели на сказки Констанцы о проделках хобгоблинов. Добродетельные, сильные духом люди, готовые пожертвовать собой ради всеобщего блага, были героями маминых рассказов, как и отважная девушка, о которой поведал Король гоблинов. Однако моя сестра не вписывается в мамину историю, она – легкомысленная красотка из баек Констанцы. Кто же тогда храбрая героиня сказки, рассказанной Королем гоблинов?

– История на этом не заканчивается, так? – спросила я.

– У этой истории нет конца, – резко ответил он. – Она длится вечно.

Во взоре Короля гоблинов сквозила печаль. Или сожаление. Глаза у него были не такие, как у прочих гоблинов, не эти выпуклые, бездонно-темные кругляши, в которых ничего не прочесть. Их взгляды оставались для меня непроницаемыми, черты лиц воспринимались как неестественные и чуждые, однако мы с Королем гоблинов чувствовали друг друга, общаясь на понятном мне языке тела.