Зимняя песнь - С. Джей-Джонс

– То есть ты хочешь, чтобы моя сестра умерла ради жизни на земле… – прошептала я.

Он промолчал.

– Если… – проговорила я надтреснутым голосом и откашлялась. – Если ты проиграешь, что будет? Весна никогда не наступит? Верхний мир погрузится в вечную зиму?

Лицо Короля гоблинов было серьезным.

– Ты готова пойти на этот риск?

Мучительный выбор. Жизнь моей сестры… или судьба мира. Я знала, что мои ставки высоки, но только теперь поняла, что Король гоблинов поставил на кон гораздо больше.

– Что станет с тобой, если я выиграю? – шепотом спросила я.

На его губах промелькнула улыбка, скорее грустная, чем удовлетворенная: уголки рта были скорбно опущены.

– Ты знаешь сама, – ответил он. – Ты первая и единственная, кто задал этот вопрос.

С этими словами он исчез, оставив за собой вихрь сухих листьев.

* * *

Мое время истекало. Лишенная возможности видеть рассветы и закаты, я считала часы и дни по тому, как теряли цвет волосы Кете, как она худела и бледнела. Соблазнительные изгибы груди и бедер исчезли, кожа под глазами истончилась и стала темно-фиолетовой. Моя сестра медленно умирала.

Король гоблинов уделял ей много внимания, играя роль венгерского князя. Я наблюдала, как они воркуют и милуются во время этих встреч, за обедом и ужином, на бурных празднествах, которые по его приказу проводились каждый вечер. И опять рекой лилось гоблинское вино, опять до утра царило разгульное веселье.

Каждая потерянная минута увеличивала шансы на победу Короля гоблинов. Я читала это в его глазах всякий раз, когда наши взгляды встречались поверх головы Кете, а случалось это часто. Я постоянно ощущала на себе этот взор, настойчивую ласку, которая заставляла меня посмотреть на него. Вслух я этого не признавала, но вид Кете, прижимающейся к нему, вызывал у меня дикую зависть. В нашей игре она была пешкой, приманкой, наживкой на крючке – я это знала, но все равно испытывала жгучие, точно крапива, уколы ревности. Я страшно скучала по клавиру, на котором могла выразить свое разочарование и тщету стараний градом яростного стаккато.

В минуты одиночества я бродила по запутанным, похожим на лабиринт, коридорам Подземного мира. Под ногами у меня шныряли гоблины, их черные глаза, блестящие, словно спинки жуков, то и дело подглядывали из-за углов. По моей просьбе Веточка и Колютик принесли мне стопку бумаги и карандаш. Я пробовала зарисовывать карты и отмечать на них путь, но каждый раз, когда думала, что возвращаюсь знакомой дорогой, коридоры изгибались и совершали неожиданные повороты. По большей части эти листки с самодельными картами пригождались мне для того, чтобы записывать на полях обрывки пустяковых мелодий, приходивших мне в голову.

Кете тоже старалась меня отвлечь. Она видела карты, но ее взгляд задерживался на нотах, а не маршрутах. Она хотела, чтобы я сидела за столом и писала музыку, и для этой цели снабжала меня гладкой бумагой и дорогими перьями. В ее представлении именно так должен был творить настоящий композитор: в окружении красоты, в тишине и покое. Моя сестра, такая добрая и такая наивная…

– Заносите! – приказала она однажды днем – или утром? – хлопнув в ладоши, а потом обратилась ко мне и показала на слуг, которые внесли в комнату целый ворох нарядов. – У меня для тебя подарок.

– Что это такое? – удивленно спросила я после того, как Кете отослала гоблинов.

– Это платья для твоего дебюта, глупенькая.

– Какого еще дебюта?

Кете устало закатила глаза.

– Честное слово, Лизель, иногда я вообще поражаюсь, как ты живешь на свете. Я говорю про дебют твоей новой симфонии, конечно. Манок распорядился устроить концерт в аудиенц-зале.

Порой яркость фантазийного мира, выдуманного моей сестрой, слепила меня с такой силой, что я не могла отличить, где заканчиваются ее иллюзии и начинаются мои собственные.

Я позволила Кете одеть меня в то платье, которое она сочла наиболее подходящим, и сделать мне прическу. Мы будто снова вернулись в детство: нежное прикосновение ее пальцев к моим волосам было столь же знакомым, как и колыбельные, что мы с Йозефом играли друг другу.

– Ну, вот, – довольно заключила Кете, управившись. – Ты просто красавица.

– Красавица? – расхохоталась я. – Зря ты мне льстишь, сестричка.

– Прекрати! – Кете шлепнула меня по плечу. – Только из-за того, что ты выросла в захолустье, необязательно до старости одеваться, как крестьянка.

– Красивые перья не сделают из воробья павлина.

– Воробей тоже по-своему красив, – отрезала Кете. – Не заставляй себя быть павлином, Лизель. Полюби своего воробышка. Смотри. – Она жестом указала на бронзовое зеркало передо мной.

Но мой взгляд приковало не мое отражение, а отражение Кете. До сего момента я не замечала всей глубины произошедшей с ней перемены. Сколько раз я видела, как она прихорашивается перед зеркалом в нашей спальне! Тогда ее глаза лучились здоровьем, на щеках играл румянец, а теперь обтянутые кожей скулы резко выделялись на лице, выглядели грубыми, едва ли не мужскими. Подбородок – острый, как кинжал, нос – чересчур длинный, губы – тонкие. Запавшие глаза на этом исхудалом лице казались слишком большими… Вздрогнув, я поняла, что смотрю на свое отражение. Нет, на сестрино. Истаяв, превратившись в тень самой себя, Кете стала почти моим близнецом. Мы отличались только цветом волос.

– Видишь? – Ее рот растянулся в неестественной улыбке. – Ты готова к встрече с огромным миром.

Кете не усердствовала с румянами и пудрой; она лишь привела в порядок мои брови и мазнула по губам помадой. В мерцании волшебных огоньков землистый цвет моего лица посветлел и выровнялся до сливочного, а контуры приобрели даже некоторую привлекательность. Это самое лицо я видела в зеркале каждый день, пока росла, – некрасивое, плоское, лошадиное, но сейчас, в новом окружении, оно словно бы светилось изнутри таинственным сиянием. Воробей в гнездышке.

– Я бы хотела… – начала Кете, но запнулась.

– Чего?

Она покачала головой.

– Ничего. Просто… – Сестра закусила губу. – Я бы хотела хоть разочек оказаться за стенами этого дворца. Услышать, как ты исполняешь свою музыку перед широкой публикой. Увидеть шедевры живописи, написанные великими мастерами. Ощутить… настоящее солнечное тепло, вкус спелой земляники и… ой!

На пол к нашим ногам упало несколько алых капель. У Кете снова пошла носом кровь. Я заметалась в поисках платка или полотенца, но ничего такого в комнате не было, только ярды и ярды дорогих тканей. Схватив брошенный как попало чулок (оставалось лишь надеяться, что чистый), я стерла кровь с лица сестры.

– Мне нужно полежать, – еле слышно проговорила она.

– Хорошо. – Я помогла ей лечь в постель. В моих объятьях она казалась еще более худой и хрупкой, чем прежде.