В разные годы. Внешнеполитические очерки - Анатолий Леонидович Адамишин

будто портит власть людей. / О том все умники твердят / С тех пор уж много лет подряд, / Не замечая (вот напасть!), / Что чаще люди портят власть».

У итальянского государственного деятеля Джулио Андреотти своя точка зрения на сей предмет: «Власть портит людей, которые ее не имеют». Он, правда, находился во власти несколько десятилетий.

Но вот, к примеру, Алексей Николаевич Косыгин или Василий Васильевич Кузнецов, те же Степан Васильевич Червоненко или Семен Павлович Козырев, наконец, Георгий Маркович Корниенко и многие другие, обладая прекрасными профессональными качествами, еще и следовали правилу, когда-то сформулированному Лениным: «Начальство не имеет права на нервы».

Громыко и система – «близнецы-братья». Могут возразить: тогдашняя действительность жестко диктовала свои законы, а что до долгожительства, то любой политический деятель стремится как можно дольше остаться наверху. Но, спрашивается, каким путем? Тем, который обусловлен окружающей средой, в которой протекает деятельность личности, прежде всего, сложившейся политической системой.

В нашей стране она была сработана по лекалам Ленина и подправлена, по выражению британского историка Роберта Конквеста, «жутким гением» Сталина, став в конечном счете весьма близкой к монархической. Несколько модифицированная XX съездом КПСС, она, понеся потери, выдержала атаку перестройки и сейчас все больше приобретает знакомые до боли очертания.

В нее не заложены такие составляющие, как честные выборы, независимые друг от друга ветви власти – исполнительная, законодательная и судебная, а также свободная пресса. Тем самым нет места для открытой политической конкуренции, крайне затруднены периодическая смена руководства и действие принципа меритократии, требующего отбора по способностям.

«Зато» есть другие «ноу-хау» большевиков – отстранение громадного большинства населения от политической жизни, ложь, порочный социальный контракт. Он с самого начала зиждился на неадекватном обмене: государство берет на себя заботу о благосостоянии людей, точнее, поддержании их, как показала практика, невысокого жизненного уровня, а взамен отбирает свободу. Права, законность, справедливость заменяет политическая целесообразность. Что целесообразно, что нет, решает власть.

Дефекты системы настолько очевидны, что время от времени предпринимаются попытки реформировать ее. Что касается первой, то прав, наверно, Черчилль, сказавший, что России не повезло дважды: когда Ленин родился и когда он умер. Введенный Лениным НЭП (после знаменитого признания «пошли не тем путем») стал временем плюрализма в экономике, быстро восстанавливавшей свои силы, гражданского мира при умеренной роли партии (партийцы составляли только 12 процентов госслужащих, а деревня на три четверти была без партийной прослойки), временем буржуазных спецов, дискуссий, расцвета марксистской мысли и культуры. Начиная с 1929–1930 гг. сталинская «революция сверху» смела нэповскую Россию. В 1928 г. в СССР насчитывалось 30 тысяч заключенных, в 1935-м – 5 миллионов, в 1939-м – 9 миллионов. Начавший было «размягчаться» авторитарный режим выродился в сталинский террор. Но выборная ширма сохранилась. Циничный афоризм вождя: не важно, как голосуют, важно, кто подсчитывает голоса, – действовал, как и в 1930-е годы, так и в наше время.

На место посаженных и расстрелянных раз за разом приходила новая поросль, благодарная лично Сталину за то, что он их поднял наверх. Так формировался плотный слой государственной и партийной бюрократии. Можно считать, что это была третья смена верхнего слоя за какое-то десятилетие с небольшим. Годы революции и Гражданской войны уничтожили царскую элиту. Вакуум заполнили «образованные» большевики, среди которых преобладали евреи, армяне, грузины. Призывы, которые Сталин фарисейски назвал «ленинскими», а люди типа Бухарина именовали «мужицким царством», уничтожили старую большевистскую гвардию. Едва вновь пришедшие начинали разбираться что такое управлять страной, как их постигала судьба только что освободивших место.

Чтобы преуспеть в социально-политической среде подобного рода, личность должна была заботиться в первую очередь о том, как упрочить свое положение в системе. Во вторую, добившись своего, – как увековечить благоприятный для себя habitat. Сама превратная логика отодвигала интересы дела на второй план.

Андрею Андреевичу нравилось спрашивать у допущенных к нему чиновников: «Какая дипломатия важнее, внешняя или внутренняя?» Надо было отвечать – внутренняя, и министр, довольный, смеялся.

Кремлевские «игры» требовали отточенного инстинкта. Громыко ни разу не ошибся в выборе лидера. Будь то Хрущев, боровшийся с антипартийной группой, где был громыкинский ментор Молотов, или Брежнев, свергавший Хрущева. В развернувшейся еще при живом Брежневе подспудной борьбе за власть между группами Андропова и Черненко Громыко безошибочно выбрал первого.

Через год с небольшим умирает Андропов, прямо указавший на Горбачева как своего преемника. (Как говорили древние римляне, «по качествам наследника судят о предшественнике».) Однако тот успел проявить свои опасные новаторские качества. Старейшие члены Политбюро, среди них Громыко, перекрывают Горбачеву дорогу. Выбирают Черненко («нашей группы крови»), прекрасно отдавая себе отчет, что он тяжело болен и не способен управлять «сверхдержавой», как гордо называли тогда Советский Союз. Впрочем, от генсека это и не требовалось. Его миссия – погибнуть, но сохранить геронтократию у власти. Позже Е. Чазов напишет, что когда он спросил Устинова, как же Черненко пропустили на пост генсека, тот ответил: «Другого выхода не было, так как на это место претендовал Громыко, и это был бы далеко не лучший вариант»[58].

Спустя всего тринадцать месяцев умирает Черненко. Докладывая о его кончине на заседании Политбюро 11 марта 1985 г., Е. Чазов сказал: «Вы, товарищи, знаете, что Константин Устинович длительное время тяжело болел и последние месяцы находился на больничном режиме». Становится вроде невозможно более не пускать во власть Горбачева. Но расклад не столь очевиден: со смертью Устинова Михаил Сергеевич, по его собственному признанию, остается без союзников. Существовало опасение, что когда вопрос о преемнике будет решаться на Политбюро, кто-то, типа Гришина или Романова, рванет со второй позиции. Горбачев обращается к Громыко. Он не ошибается адресом. Андрей Андреевич делает точный выбор и способствует успеху победителя.

Михаил Сергеевич вспоминает: «До речи Громыко на решающем заседании Политбюро я никогда не слышал таких слов в свой адрес». «Такого панегирика в честь будущего Генерального секретаря стены Мраморного зала в Кремле еще не слышали», – так, в свою очередь, характеризует выступление Громыко на пленуме ЦК Чазов[59].

Игра стоит свеч: пребывание Громыко у власти в качестве члена Политбюро ЦК КПСС и председателя Президиума Верховного Совета продлено еще на три года. Потом Горбачев дипломатично скажет: были, мол, проблемы со сменяемостью руководителей.

Одним из приемов оберегать систему была ложь. Отсюда – очковтирательство, приписки, по сути дела, государственный обман. Отсюда же абсолютная необходимость изолировать информационное поле страны от внешних источников. (Помню, как мы, несколько студентов, стали учить польский язык: в газетном киоске Университета на Моховой продавались польские газеты, более свободные, чем наши.)

Другой императив – насаждение секретности. «Громыко, –