Парижское эхо - Себастьян Фолкс

По крайней мере так я видела свою ситуацию в те редкие моменты относительного спокойствия, когда мне удавалось над собой шутить, тем самым выгоняя на свет свою сумасшедшую сестрицу. Но куда чаще она заставала меня врасплох – и не только во сне, когда я наконец проваливалась в ночной мрак, но и средь бела дня. Иногда прямо на улице меня пронзало чувство невыносимой потери, которое мгновенно уничтожало в моей голове последние остатки здравого смысла. Как-то раз я шла домой через парк и вдруг остановилась на тропинке среди деревьев и стала выкрикивать его имя, а потом – и вовсе бросилась на траву в горьких слезах. Тогда я всерьез испугалась, что потеряю рассудок.

– Кстати, – сказала я, – у меня теперь новый парень. Молодой марокканец, с которым мы вместе живем.

– А ты, однако, темная лошадка.

– Иногда мне кажется, что я завела себе экзотического домашнего питомца.

– Разве это не хлопотно?

– Я его воспитываю. Не спеша. И все время напоминаю: любой неверный шаг – и он тут же вылетит на улицу.

– Среди молодых людей встречаются самые ненасытные любовники.

– Не думаю, что он воспринимает меня так.

– А сколько, говоришь, ему лет?

– Девятнадцать? Двадцать? Что-то вроде того.

– О, поверь мне, именно так он тебя и воспринимает. Если он, конечно, не гей.

– Не гей. Но боже мой, какой же он невежа! Он ничего не знает. Поначалу меня это ужасало. Но теперь мне кажется, что-то в этом есть.

– Ты взяла на себя ответственность за его обучение?

– Ни в коем случае. По крайней мере не в традиционном понимании этого слова.

Я опустила взгляд в чашку кофе перед собой.

– Так странно. Мы с ним почти подружились. Я ему и мать, и старшая сестра, и домовладелица. И в нем действительно что-то есть. Благодаря отсутствию каких-либо знаний он по-настоящему открыт для самого разнообразного опыта.

– Невозможно.

– Да, но, видишь ли, в голове у него пусто – то есть нет никакого мусора. Когда он видит что-то новое, он не пытается объяснить это с помощью исторических прецедентов или сравнений с подобным. Он просто думает: «Что это? Оно мне понравится?»

– Но не думаешь ведь ты, что все твое образование – это мусор?

– Порой мне кажется, я слишком много прочитала. Я вижу деревья, но никак не могу разглядеть за ними леса.

Потом мы заговорили о французском Сопротивлении и о том, какую роль в его организации сыграли британцы. В основном наш разговор касался группы разведчиков, объединенных в сеть под кодовым названием «Проспер». Услышав это слово, Джулиан сразу оживился, а я, наоборот, почему-то сникла, почувствовав внезапный упадок сил.

После обеда мы дошли до авеню Мак-Магон, откуда Джулиан поехал на метро домой, а я двинулась в сторону площади Терн. Прямо скажем, не самая обворожительная часть города, и все-таки даже тут на свет то и дело проступают следы прошлого. В одной из работ Барбары Путнам я прочитала, что в 1942 году на веранде пивной «Лоррейн» собиралась группа агентов «Проспера». Они принадлежали к Управлению специальных операций (УСО) – британской службе, тайно созданной в оккупированной нацистами Европе для разведки и саботажа. Приказы руководства запрещали им встречаться на публике, к тому же это противоречило здравому смыслу и элементарным понятиям о безопасности. Иногда они даже позволяли себе разговаривать на английском! Свои действия они оправдывали очень просто: им было одиноко – вот и все.

В 1943 году сеть «Проспер» предал их же офицер по воздушным перевозкам, француз, который докладывал немцам о каждом тайном перелете и о тех, кто находился на борту. Для беспечных англичан, собиравшихся на веранде пивной, это означало неминуемый конец: стук в дверь, рандеву с представителями немецкой контрразведки в доме по адресу авеню Фош, 84, затем короткая поездка в грузовике до восточного концлагеря – и смерть.

Проходя мимо «Лоррейн», я попыталась представить себе, за каким столиком могли собираться агенты «Проспера». Интересно, знал ли кто-то из современных официантов о тех далеких событиях? Как и предшественники, они носили черные жилетки и бабочки и рылись в карманах белых фартуков в поисках мелочи, но помнили ли они о случившемся? Сколько лет им потребовалось, чтобы окончательно обо всем забыть? И чья это была вина? Какого-нибудь школьного учителя, который не подумал, что своей небрежностью обрекает учеников на жизнь в неведении? На одном из семинаров профессор Путнам как-то заметила, что человеческая страсть к невежеству ничем не уступает по силе своему прямому антагонисту – любопытству. Она рассказала нам, что на протяжении многих веков почти в каждой стране мира деревенские старейшины стремились сохранить для будущих поколений все накопленные знания. Они не стремились к прогрессу, не пытались добиться всеобщего просвещения, а лишь надеялись, что знаний со временем не станет меньше. Тогда мне показалось, что цель мелковата. Теперь я понимала, что ошибалась.

Бо́льшую часть дня я работала с аудиофайлами, но в свободное время часто думала про ту девушку из фотоальбома. В своих фантазиях – о которых, как мне казалось, не стоило знать даже моим коллегам, – я постоянно видела ее участницей Сопротивления. Но не обычной деревенской девчонкой, с позволения отца укрывшей в подвале раненого пилота-союзника. И не простой велосипедисткой, развозившей письма по соседним деревушкам. Нет, с ней все было намного серьезнее. Жила она в Париже, где и была в какой-то момент сделана та фотография. Ее глаза выдавали человека, который научился выживать и при этом надежно хранить свои секреты. Судя по цвету кожи, она вполне могла быть южанкой и, может, выросла в каком-нибудь провинциальном городке на границе с Испанией. В По или Тарбе. Однако свою подрывную деятельность она вела исключительно в Париже. Возможно, она и вовсе не была француженкой, но состояла в УСО и однажды просто приземлилась с парашютом где-нибудь в парижском пригороде. В конце концов, единственное требование, которое предъявляли тогда к агентам, – свободное владение французским языком. Даже навыкам шпионажа отводили второстепенную роль.

Однажды, заглядевшись на фотографию Клемане, я вдруг поняла, кого она мне напоминает: Андре Боррель – реальную француженку, завербованную в ряды УСО. В самом начале службы ей довелось работать с англичанином по имени Френсис Саттилл – человеком, возглавлявшим группу «Проспер». На их совместную долю выпало крайне опасное и чрезвычайно изматывающее задание. Спустя несколько недель напряженной работы Саттилл отправил в Лондон письмо, в котором поблагодарил союзников за то, что те свели его с такой потрясающей напарницей: «Исключительная женщина и пример для каждого из нас… От всей души благодарю вас за то, что прислали ее на помощь».

Отдельной истории про Андре Боррель еще никто не написал, хотя время от времени ее имя мелькает в биографиях других людей. Про нее трудно найти дополнительную информацию. Британские секретные службы с большой неохотой делились своими архивами и не хотели публиковать даже личные письма, которые Боррель писала своей сестре, находясь в тюрьме неподалеку от Парижа. Сами французы никогда не воспринимали ее как бесстрашную героиню Сопротивления, поскольку фактически она работала на британскую организацию.