Марсиане - Ким Стэнли Робинсон
Шрифт:
Интервал:
– Давайте уже подниматься во Второй лагерь, – говорит Айлин, с любопытством поглядывая на него.
Вскоре на широкой полке, выпирающей из крутых плит справа от Большого оврага, они находят Мари и Дугала. В этом месте они решают устроить Второй лагерь – четыре крупных прямоугольных шатра, таких, что способны защитить от камнепада.
Вертикальность уступа теперь ощущается сполна. Вверху видно лишь несколько сотен стены, все остальное скрыто из поля зрения, за исключением Большого оврага – крутого желоба в ней, выпирающего из вертикальной стены прямо возле их полки. Проводя взглядом до вершины этой гигантской лощины, они видят чуть дальше вдоль бесконечной скалы, все такой же темной и зловещей на фоне розового неба.
Роджер проводит этот прохладный послеполуденный час, сидя на краю Оврага и просто глядя вверх. Им предстоит еще долгий путь. Руки в плотных перчатках ноют от боли, в плечах и ногах чувствуется усталость, ступни замерзли. Больше всего ему хочется стряхнуть с себя эту подавленность, что его заполняет, но, если об этом думать, становится только хуже.
К нему подсаживается Айлин Мандей.
– Так ты говоришь, мы когда-то были друзьями.
– Ага. – Роджер смотрит ей в глаза. – А ты совсем ничего не помнишь?
– Это было давно.
– Да. Мне было двадцать шесть, тебе – примерно двадцать три.
– И ты правда помнишь, что тогда было?
– Частично да, помню.
Айлин качает половой. У нее приятные черты лица, думает Роджер. Красивые глаза.
– Я бы тоже так хотела. Но чем старше становлюсь, тем хуже с памятью. Сейчас мне кажется, что за каждый прожитый год я теряю и год воспоминаний. Это грустно. Вся моя жизнь до семидесяти-восьмидесяти просто забылась. – Она вздыхает. – Хотя у большинства людей, я знаю, тоже так. А ты исключение.
– Кое-что, кажется, засело у меня в голове навсегда, – говорит Роджер. Ему даже не верится, что у других не так! Но все говорят, что забывают прошлое. И это навевает тоску. Зачем вообще жить? – Так тебе еще двести не исполнилось?
– Через несколько месяцев будет. Но ладно уже, расскажи мне.
– Ну… ты была студенткой. Или оканчивала школу, не помню.
Она улыбается.
– В общем, я водил группы в походы по небольшим каньонам к северу отсюда, и в одной из них была ты. Там у нас начался, э-э, небольшой роман, насколько я помню. И потом мы еще какое-то время виделись. Но ты жила в Берроузе, а я так и водил туры, так что, сама понимаешь, долго это не продлилось.
Айлин снова улыбается.
– Значит, я потом стала работать горным гидом – я занимаюсь этим так давно, что и не помню, когда начала, – пока ты не переехал в город и не втянулся в политику. – Она смеется, и Роджер тоже не сдерживает улыбку. – Похоже, мы произвели друг на друга сильное впечатление!
– О да, да, – коротко улыбается Роджер. – Мы еще искали друг друга. – На его лице появляется горькая усмешка. – Вообще-то я пришел в правительство около сорока лет назад. Слишком поздно, как потом выяснилось.
На несколько мгновений повисла тишина.
– Так вот почему ты ушел, – говорит Айлин.
– Почему?
– «Красный Марс», твоя партия, впала в немилость.
– Скорее уж в небытие.
Она задумывается.
– Я никогда не понимала точку зрения Красных…
– Это вообще мало кому удавалось, если на то пошло.
– …пока не прочитала что-то у Хайдеггера [31], где он проводил различие между Землей и миром. Ты читал?
– Нет.
– Земля – это та пустая материальность природы, которая существует перед нами и в определенной степени устанавливает параметры того, что мы можем совершить. Сартр называл это фактичностью. А мир – это область человека, социальное и историческое измерение, которое придает Земле ее значение.
Роджер понимающе кивает.
– Так вот, Красные, как я их понимаю, защищали Землю. Или в их случае – планету. Пытались защитить первозданность планеты над миром – или хотя бы удержать между ними баланс.
– Да, – подтверждает Роджер. – Но мир затопил планету.
– Верно. И все же если посмотреть на это с такой позиции, то становится видно, что ваша цель была недосягаемой. Политическая партия неизбежно становится частью мира, и все, чем она занимается, будет мирским. А мы познаем материальность природы через свои человеческие чувства – поэтому знаем, по сути, только мир.
– В этом я не уверен, – возражает Роджер. – Я имею в виду, это логично и обычно я не сомневаюсь, что так и есть, но иногда… – Он стучит по полке, на которой сидит, рукой в перчатке. – А ты уверена?
Айлин касается его перчатки.
– Мир.
Роджер раздраженно дергает губой. Срывает перчатку и вновь стучит о холодный камень рукой.
– Планета.
Айлин задумчиво хмурит брови.
– Может быть.
«Когда-то надежда была, – сердито думает Роджер. – Мы могли жить на планете, сохранив ее такой, какой она была, когда мы на нее попали, и сталкиваться с материальностью планеты каждый день. Мы могли».
Айлин зовут помочь с распределением грузов на следующий день.
– Продолжим этот разговор позже, – говорит она, легонько трогая Роджера за плечо.
Он остается над Оврагом один. Камень под ним лишился своего цвета из-за покрывшего его мха, из трещин в желобе тянутся растения. Ласточки, словно осыпающиеся камни, пикируют вдоль Оврага, охотясь на мышей или теплокровных ящериц. На востоке за длинной тенью вулкана виднеется темный лес, будто лоскут лишайника, очерняющий освещенную поверхность купола Фарсиды. И нигде не видно Марса, просто Марса, того самого, первозданного. Они забыли, каково было ступать по пустошам древней планеты.
Когда-то он бродил по просторам Великой Северной равнины. Все формы рельефа на Марсе казались невероятно огромными по земным меркам, и если в южном полушарии было полно гигантских каньонов, бассейнов, вулканов и кратеров, то в северном преобладали удивительно ровные поверхности. На самых северных широтах, вокруг места, где раньше находилась полярная шапка (теперь там небольшое море), планету охватывал гигантский гладкий пояс слоистого песка. Бескрайняя пустыня. А однажды утром, до рассвета, Роджер вышел из своего лагеря, прошел несколько километров по широким волноподобным буграм из нанесенного ветром песка и сел на гребень одной из самых высоких волн. Стояла такая тишина, что он слышал лишь, как он дышит, как кровь пульсирует в висках и как тихонько шипит регулятор подачи кислорода у него в шлеме. На юго-востоке над горизонтом разливался свет, и темно-красный песок окрашивался в бледно-желтый оттенок. Когда солнце проломило горизонт, свет, оттолкнувшись от крутых склонов дюн, заполнил все вокруг. Роджер дышал золотым светом, и что-то в нем расцветало, он сам превратился в цветок в каменном саду, в одинокое сознание этой пустыни, ее суть, ее душу. Никогда еще он не чувствовал ничего, что было бы сопоставимо с этим восторгом, с осознанием этого яркого света, бескрайнего простора, сияющего и столь значительного присутствия материального. В тот день он вернулся в лагерь поздно, но с чувством, будто прошел всего лишь миг – или целая вечность. Ему было девятнадцать лет, и тогда его жизнь изменилась.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!