Redrum 2018-2019 - Юлия Саймоназари

с ног до головы. Трижды, туда-сюда по коллектору. Как дурак. А вороны каркали в октябрьском небе, образуя собою крест.

На первый взгляд в этом не было ни малейшего смысла. И на второй, и на третий. Удивительно, что я увлёкся подобной ерундой, как ребёнок, заигравшийся с солдатиками и ожививший силой воображения пластмассовую армию. Или как пёс, готовый по команде хозяина, срываться, радостно виляя хвостом.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«[А место знаете такое — Лешева яма?]Нет, нема такого. Лешева ляга есть. [Ляга?] Да, Ляга. [А почему название такое?] Не знаю. Там леший жил, наверное. Давно, при царях. [Это там сейчас Молодёжный микрорайон?] Ну да, рядом. Там деревни были и тракт ишчё. И [нрзб] ручей тёк. [Какой ручей?] Костий. [Почему Костий?] Корова там потерялась, утопла. Её нашли, поглотанной рыбками. Один скелет. Меня ишчё сестра пугала в детстве, что костия коровка ночью придёт, забодает. И люди там жили. Вшивые люди. Очень дурные, очень».

Жительница Шестина, Анна Пантелеймонова Замятина, 1902 гр; из книги «Фольклорный путеводитель», 1992 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Маршрутка выплюнула меня из переполненного чрева и умчала прочь. В низине, окуренный туманом, светился гипермаркет. Автомобили курсировали по трассе, и влажный асфальт отражал свет фар. Я зашагал, подняв воротник, в сторону панельных новостроек. Дорожка змеилась по пустырю. Фонари мерцали в сумерках.

«А мог бы греться дома и наслаждаться сериалами», — злился я на себя.

Бабье лето, и так слишком долго радовавшее шестинцев, закончилось в пятницу. Его смели промозглые ветра, заодно изрядно потрепав кроны деревьев. Дворы был безлюдны, хотя стрелки часов едва отмерили восемь. Ни привычных собачников, ни молодежи за столиком возле детской площадки. По газонам ползли желтые ладошки — палые листья. Каштаны тревожно поскрипывали облысевшими ветвями.

Ненавижу осень! Раздражают эти романтичные осенепоклонники, которые восторгаются лживой красотой увядания и разложения. Хочется послать их к чертовой бабушке — пусть идут, загребая ногами октябрьскую прель.

Скученные высотки защищали обитателей микрорайона от ветра, но за их щитами монотонно гудели пустоши. Дребезжал лист железа, кренилась обрамляющая цветник фанера. Змейки окон горели на фасадах, как разрозненные фигуры из «Тетриса». И тени каштанов украсили неровный асфальт причудливым узором.

Пекарня находилась на самом отшибе района, ребром к ребру с окраинной девятиэтажкой. Я сбавил шаг.

В щели между зданиями зияла черная пропасть, непроницаемая темнота. Будь сейчас день, я видел бы степь, высокую траву, прореженную тропинками, и дорогу, и остановку. Вечер был беззвездным, кругозор обрывался в метре от рукотворного ущелья. Точно весь внешний мир залили угольно-черной краской. У меня зачесались глаза, и на душе сделалось тревожно. Я все всматривался туда, где тьма отменила высоту и ширину, сожрала пейзаж, стерла ластиком степной сорняк, землю, небо, горизонт. Она лезла в микрорайон, как разбухшее тесто, приправленное до отказа чернилами каракатицы.

От пекарни исходил аромат свежей сдобы. Работал допотопный кондиционер, прикрепленный к высокому фасеточному окну. Журчала вода; упруга струя била из трубы, и над ней клубился пар.

Меня снова посетило чувство, что за мной следят. Притаились за рифленым забором, ограждающим мусорные контейнеры, и хихикают.

«5. Поехать в микрорайон Молодежный, завязать глаза и пройти между правой стороной хлебопекарни и торцом девятиэтажного дома».

Я вынул припасенную бандану с логотипом группы «Психея» и в нерешительности изучал узкий коридор, выискивая подвох. Сорняк пробивался сквозь плиты. Длинная кирпичная стена справа поросла сухими лозами дикого винограда. С этим заданием справился бы и ребенок. Как и с четырьмя предыдущими.

Но откуда он все-таки знает, что я игрок, не нарушаю правила?

Изрядно замерзнув, я приложил ткань к векам и завязал на затылке узел. Прикоснулся к холодному кирпичу. И втиснулся в проход. Наощупь побрел по туннелю, думая о темноте, что поджидает в конце. О том, что в конце, по заверениям канувшего в лету Игоря Кротова, игра обретет смысл.

Мне казалось, что по проходу идет еще кто-то. Что кто-то — и можете считать меня психом! — карабкается по отвесной стене надо мной. Тощий, черный, хватающийся за выбоины в кирпиче корявыми пальцами. А тьма давила, отталкивала, я ощущал себя пловцом, таранящим плотный поток, в голове кружились нелепые мысли о мертвой корове, о корове, лежащей на отмели и смотрящей на меня остекленевшим глазом, отороченным длинными ресницами.

Рука нащупала край стены. Я сорвал платок. И обомлел.

Я, как и прежде, стоял перед пекарней и видел плещущую из трубы воду, внутри микрорайона, а не снаружи, будто с места не сошел, будто не обтирался только что о замшелые стены коридора.

Я моргал, подвергая сомнению собственный разум, а телефон пиликнул сообщением. Спиранов прислал финальное задание.

По пути домой, и на следующий день, и позже я высматривал его повсюду: в придорожных кустах, в транспорте, в толпе студентов. Очкарик-доходяга, засаленные волосы, растянутый свитер. Пялится на меня сквозь толстые стекла, и глаза деформируются, как отражение в аквариуме. Я оборачивался и позади, естественно, никого не было.

«6. Выясни, где живет Белоха».

Он не спрашивал, знаю ли я, кто такая эта Белоха. А я знал. Все в городе знали.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

«Итак, вслед за церковниками, вы скажете, что есть лишь два ключа, отпирающего для вас врата ада — смерть и грех. Я же говорю: в ад можно попасть при жизни, выполнив цепь действий и ритуалов, и я тотчас могу набросать на карте Рима, Каира или Калькутты тропы, которые приведут пешехода в чертоги адские буквально и в физическом смысле. Хуже того — могу по злому умыслу пленить вас и увести к прожорливым демонам. Страшитесь узреть изнанку мира, случайно угадав и повторив необходимые действия, ибо говорю: определенным способом пройдя по коридорам Ла Спиенца, по базилике Святого Климента или по собственному дому, вы обречете свою душу и плоть на вечное горение».

Из трактата «Secretum speculo» Лафкадио Ди Фольци, ок. 1760 г.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Белоху я застал на привычном посту у автовокзала. Грузная старуха в замызганной шубе, золотозубая, с морковно-красными щеками, словно она использовала вместо пудры фломастер. Белоха приставала к прохожим, бесцеремонно дергала за рукава, фамильярно окликала. Не желая пререкаться с сумасшедшей, прохожие откупались мелочью, ускоряли шаг, отводили взоры.

Просканировав привокзальную площадь, я приметил и Белохиного сынка. Высоченный, худющий, он сидел на корточках возле парапета и водил увечными кистями у глаз. Впрочем, глаза его и все лицо маскировали бинты. Из-под белых лент торчали клочки пегих волос. Оставалось догадываться, как он дышит. Я предполагал, что у великовозрастного дитяти Белохи какая-то генетическая болезнь, вроде синдрома Морфана, слишком непропорциональным был его череп