Redrum 2018-2019 - Юлия Саймоназари

Пока мамаша стреляла мелочь на хлеб, на фломастеры ли, на новые бинты, бедолага караулил недвижимо и урчал под нос.

— Умр, умр…

В народе его прозвали «Умруном». Ни раз и не два сердобольные граждане обращались в соцслужбы, требуя обратить внимание на попрошаек, но семейка снова и снова возвращалась к вокзалу.

Вечерело, автобусы мотались по парковке, диспетчер извещал об отправках.

Я прихлебывал кофе и следил за перемещениями Белохи, за ее не меняющим позу сыном. Вспомнил, как напугал он меня, третьеклашку, впервые. Я решил, что передо мной мумия, оживший мертвец, а мама успокаивала и втолковывала: «Дядя просто не в себе».

Я изрядно продрог, но от близости разгадки пульс мой участился и ладони вспотели.

В девять Белоха взяла сына под локоть, и они поковыляли прочь. По моим прикидкам, заработанного за день семейке хватило бы на полсотни буханок хлеба. Я крался по пятам, таясь в полумраке: мимо зловонной свалки, ремонтного бокса, заброшенного поселка, откуда жильцов выселили из-за превышенного уровня формальдегида в стенах, вдоль полей и линий электропередач, под теплопроводом с растрепавшейся изоляцией.

По бокам трассы ютились халупы из досок и жести, какие-то разгромленные гаражи. Я прижался к огрызку забора и осторожно высунул голову. Белоха — без спутника — шаркала вниз по склону, звенела ключами. Я напряг зрение.

— Умр!

Узловатые пальцы вцепились в плечо. Я прикусил язык от неожиданности. Пахнуло несвежим телом. Никогда еще я не стоял так близко к Умруну. Сумасшедший тряс меня, сгорбившись так, чтобы забинтованное лицо было на одном уровне с моим.

А вдруг он взаправду мумия? — посетила глупая мысль.

Клешня больно стиснула сквозь одежду.

— Эй, — беспомощно промямлил я.

А Умрун заговорил — в лунном свете я видел, как шевелятся губы, или что там еще шевелилось у него под бинтами.

Мне было семь, когда скончался мой дедушка. На поминках родня по очереди рассказывала разные связанные с ним истории, а я внимательно слушал. Бабушка вспомнила, что дед за едой любил повторять: «Вкусно, как крольчатина», и причмокивал характерно, всасывал воздух. Не важно, что он при этом кушал, борщ или пирог. «Вкусно, как крольчатина».

За ужином я решил, что родителям понравится, если я буду похож на дедулю, и я начал причмокивать и нахваливать пюре: «Вкусно, как крольчатина, мам», а мама отругала меня. Я не понял, в чем провинился, и расплакался.

Спустя тринадцать лет Умрун вплотную склонился ко мне и четко произнес:

— Вкусно! Вкусно, как крольчатина!

И потянул воздух на манер Ганнибала Лектора.

Я онемел, а сзади Белоха каркнула:

— Заблудился?

Я попятился, кривые пальцы отпустили куртку. Белоха ухмылялась, я думаю, Умрун тоже ухмылялся, возвышаясь сбоку от нее, длинный и нескладный.

— Уже не выберешься, — напутствовала сумасшедшая старуха. — Куда пришел, оттуда не вернешься.

Но я вернулся — в тот вечер я еще сумел вернуться в свой дом, к своим родителям, и все было обычным, только у соседей всю ночь лаяла собака и кто-то царапался за стеной.

Спиранов не написал мне, вопреки ожиданиям. На его страничке появился свежий пост авторства Игоря Кротова. Кротов извещал, что Дима Спиранов умер, и похороны состоятся завтра в шестом доме по улице Плеханова. К посту была прикреплена фотография, нарочито искаженная, серое пятно в нелепых очках.

Лампы мигали над головой, и я услышал раздражающее щелканье — это стучали друг о друга мои зубы.

Судя по всему, Кротов, отчитавшись о похоронах, удалил свой профиль.

Сегодня утром я посетил улицу Плеханова и издалека видел гроб у подъезда, и людей, окруживших его, худых и необычайно высоких, черных и блестящих, как деревья, омытые осенним дождем. Они поднимали тонкие руки и водили ими в пустоте, а стекольца их очков сверкали алчно, и я посеменил прочь по вымершим дворам, и не встретил ни одного прохожего. Но в окнах пятиэтажек то и дело мелькали землистые личины, а возле памятника Афанасию Никитину, который из-за мороси показался мне чудовищным, танцевали психи.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кап-кап-кап, вода стучит о рукомойник, и я пытаюсь найти объяснение всему, что видел за день. Странным вещам, странным событиям, странному призу в конце зигзагообразного и бессмысленного лабиринта.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я понимаю, что рано или поздно мне придется приблизиться к окну, отдернуть ткань и проверить, действительно ли кто-то ходит на горизонте, кто-то огромный, с лапами, извивающимися, как плети, с рылом муравьеда, с ножами вместо волос, и жрет ли он существ поменьше — карабкающихся на дома тварей; а, может быть, мне померещилось тогда во дворе; может быть, мне все померещилось, и я сумею вернуться, если повторить наоборот каждое мое действие, в обратном порядке, и нет ничего за шторами, на изнанке.

Пак-пак-пак.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Анна Лагода

Маяк

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Автор о себе: «Родилась в 1986 г. в Рязани, здесь окончила университет. Год проработала по специальности, затем ушла во фриланс. Писать пробовала в детстве, потом надолго оставила это занятие, а несколько лет назад начала снова. И вот у меня получился рассказ, который сочли достойным публикации».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Троллейбусные провода сверкали на закатном солнце, как самая тонкая золотая пряжа, и когда они начинали дрожать, это означало, что Леандр уже близко. По пятницам он нарочно брал вечернюю смену. Доводил троллейбус до рыночной площади, высаживал пассажиров и ехал дальше по разбитой дороге мимо каменных развалин и оливковых рощ до самого маяка. Маршрут не ходил сюда с тех пор, как молодая монашка выскребла себе глаза обломком камня на глазах у толпы паломников. И странное дело — иконы она больше писать не могла, но на лице ее так и застыло умиротворенное выражение. Словно перед тем, как ослепнуть, она увидала что-то очень хорошее.

Святое это было место; святое, но дурное.

Леандру много раз пеняли, что провода старые и столбы еле держатся, да и городские службы вот-вот перестанут подавать на маяк электричество, но он все равно поступал по-своему. Человек он был аккуратный и честный, а значит, младший брат мог не опасаться, что старший вдруг не приедет или приедет не вовремя.

Нестора это устраивало. В полумраке лучше всего было видно то, что он хотел показать; а что хотел скрыть, не выпячивалось на