Redrum 2018-2019 - Юлия Саймоназари

поднять эту махину, сдвинуть ее по краю гроба и, наконец, отпустить. Когда камень упал, раздался такой мерзкий чмокающий звук, что Нестора вытошнило. Будучи не в силах ни стоять, ни сидеть, он рухнул на пол, чудом не угодив лицом в свою же мерзость, и лежал так долго. Задвигать крышку гроба он не стал.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лицо на портрете не было лицом его отца. То есть для других-то было: для Леандра, который всегда смотрел на портрет издалека и в полумраке, для нескольких соседей, которые побывали на маяке по одному разу с великой осторожностью. Даже для доктора Исидора, сына которого Нестор изловил и держал в пересохшем колодце — иначе доктор нипочем не соглашался наплести Леандру с три короба, рассказать ему про сонную болезнь — когда человек странствует по другим мирам, и никто не знает, проснется он или нет, но если проснется, то будет великое откровение, а помочь такому больному может только покой святого места — доктор Исидор собирался стать монахом, так кому еще знать про такие вещи, если не ему — да, даже для доктора Исидора это было лицо отца. После смерти жены он не раз заговаривал о том, чтобы уехать в монастырь вместе с сыном — и Нестор позаботился распустить слух, что они и правда уезжают. Уже у колодца, когда доктор понял, что им не спастись, он твердил: «Сам дьявол покровительствовал тебе, ведь это все равно что живой человек!» И пока он летел в колодец, на дне которого сломал шею, на лице его застыло благоговейное и испуганное выражение.

Только сам Нестор и знал, кто был изображен на портрете. Это лицо являлось ему в самых дальних закоулках сознания, куда он забирался, надеясь уйти от настоящей жизни — постылой жизни, которую нельзя было выносить.

В этой жизни Нестор не дышал, и кровь у него в жилах замерла неподвижно. Отец был тем камнем, что давил на него, и той водой, что по капле точит камень, и тем духом, что видит и слышит все, как дух святой, но только отец святым не был. При всем своем благочестии и кротости — а иначе нельзя, когда содержишь церковную лавку и должен говорить с клиентами о вере — отец был тщеславен.

На Леандра он не возлагал никаких надежд и восхищение — почти поклонение старшего сына — сносил, как должное. Леандр подметал в лавке пол и разносил заказы, а когда окончил школу, поступил на курсы вождения, после которых получил свой красно-белый троллейбус. Он возил туристов, в избытке приезжавших в их город с его богатой историей и красивыми храмами, и был счастлив.

Иное предназначение возлагалось на Нестора. Отец хвастался сыном перед знакомыми. Тот обладал чувством прекрасного и способностями к математике — а значит, должен был получить в наследство отцовское дело и еще больше расширить его. Отец знал, чему сын должен учиться. Он выбирал ему друзей. По-своему наводил порядок в его комнате. Подбирал одежду. Присматривал невесту. Он был рядом всегда и везде. Нестор пробовал убедить отца, что такая жизнь не по нему. Молился, жертвовал на храм, помогал неимущим, имея одно желание — чтобы его признали и позволили делать, что он хочет. Но никто ему этого не позволял.

Нестор чувствовал, что задыхается. Чтобы перевести дух хоть немного, он стал уходить. Не в этом мире — он и не знал, куда бежать, не имел ни знакомств, ни сбережений. Нестор никогда не жил один и не представлял, как это — одному. Где он будет спать, что есть, как приищет место, выторгует плату за свою работу, защитится от злых людей? И самое главное: как сумеет он противостоять отцу, если тот все же найдет его?

Отца Нестор страшно боялся. Маленький, кроткий человек, в минуту неповиновения он умел так посмотреть на сына снизу вверх и произнести такие угрожающие слова, что тот терялся и не мог уже настаивать на своем. Он достаточно бил своих детей, когда те были помладше, но для Нестора и тогда были страшны не удары, а вот этот пробирающий насквозь взгляд. В нем горело неистовство и всепобеждающая сила. Нестор не мог его выдерживать — опускал глаза. И в конце концов стал жить другими жизнями.

В одной жизни Нестор был художником, в другой — святым отшельником, в третьей — воином. Общим в них всех было то, что после череды несчастий вдруг случалось чудо. Тогда-то в редкие минуты Нестор и бывал весел: ходил по лавке танцующей походкой, не видя клиентов, напевал про себя, а однажды так и запрыгал по мостовой на одной ножке.

Он не сразу понял, что его преследуют. Ухмыляющееся лицо с закрытыми глазами всегда маячило где-то позади. Нестор видел его на улице, в толпе или в окне дома напротив; иногда оно мелькало в проносящемся мимо троллейбусе, в поезде, на корабле. Если смотреть на него в упор, оно выглядело совсем как лицо отца, но стоило отвести глаза, как оно неуловимо менялось. Черты его были текучи. Оно в любой миг могло переродиться во что-нибудь другое.

И оно приближалось. Нестор прохаживался по выставочному залу, принимая комплименты — и вдруг видел у одной из своих картин это лицо. Он отдыхал от молитв в каменной пещере — а лицо появлялось у входа, загораживая солнечный свет. В настоящей своей жизни — дома, в лавке — Нестор его не встречал; а встретив в закоулках сознания, нисколько не опасался. Только говорил самому себе: «Он спит». Говорил шепотом, чтобы не разбудить, и почему-то очень торжественным голосом.

Это не помогло: он ведь не спал. Однажды в послеобеденный час Нестор отложил бухгалтерскую книгу, слез с высокого табурета и подошел к отцу, занятому беседой с покупателем. Прервать разговор считалось неслыханной дерзостью — но Нестор подошел и сказал, что хотел бы побывать на маяке. И покупатель — пожилой, седой, благообразный человек — одобрил его. Отец согласился сразу и в тот день, и после был очень снисходителен к Нестору. Даже не выругал за пятна краски на новой рубашке.

Нестор проделал все то, к чему его принудила чужая воля — одно за другим. Ни спуску, ни отдыху ему не давали, и в конце он, весь изломанный, очутился на маяке в окружении загадочного потустороннего народца. Те докучали ему, но не слишком. Впервые в жизни он мог спокойно писать свои картины,