Вторжение в Империю - Скотт Вестерфельд

— Продолжай в том же духе, Лаурент, — сказалаона. — Все в порядке. И давай на «ты», хорошо?

— Я не хотел…

— Знаю. Но не старайся при мне управлять своимимыслями. Пожалуйста.

Он вздохнул и вспомнил совет из «Саги войны» о переговорах сврагами: «Если попал в неловкое положение, действуй напрямую».

— И близко ли вы оказались около города, когда он началсводить тебя с ума?

— Точно не знаю. Я ведь не понимала, что это безумие. Ядумала, что внутри меня звучит песня, и что это она разрывает меня на куски.

Она отвернулась и подложила в камин еще одно полено.

— Чем ближе к городу, тем сильнее становился шум у меняв сознании. Это происходит прямо пропорционально расстоянию — как с гравитациейили с широкополосным радио. Но на праздник ехало много машин, мы двигалисьмедленно, поэтому нарастание звука не происходило экспоненциально, как должнобыло бы.

— Звучит слишком научно, Нара.

— Дело в том, что по-настоящему я этого не помню. Помнютолько, что мне это нравилось. Мы ехали праздновать триумф четверти миллионаумов, Лаурент, которые одержали победу впервые за несколько десятилетий. Былатакая радость: успех после стольких лет трудов, переживаний из-за былыхпоражений, чувство, что справедливость наконец восторжествовала. Наверное, втот день я влюбилась в политику.

— В тот день ты сошла с ума.

Она улыбнулась и кивнула.

— К тому времени, когда мы добрались до центра города,мне стало плохо. С меня словно сняли кожу, я оказалась совсем незащищенной,чувствительной в тысячу раз больше, чем теперь. Случайные мысли прохожих билипо мне, как жуткие откровения, шум большого города заполнил мое детскоесознание. Наверное, мне рефлекторно хотелось дать сдачи — физически. В больницуменя привезли окровавленную, и не вся кровь была моя. Говорят, я избила своюсестру.

Меня оставили в городе.

Зай раскрыл рот от изумления. Сдерживать реакцию не имелосмысла.

— Почему же родители не отвезли тебя домой?

Нара пожала плечами.

— Они ничего не поняли. Когда у ребенка начинаетсянеобъяснимый приступ, кому придет в голову увозить его домой, так далеко отврачей? Меня поместили в самую лучшую больницу — в самом большом городе наВастхолде.

— Но ты же сказала, что с тех пор не виделась сродственниками?

— Все, о чем я тебе рассказываю, произошло в тотпериод, когда на Вастхолде шло освоение новых земель. У моих родителей былодесять детей, Лаурент. А их молчаливая, умственно отсталая дочка превратилась вопасного злобного зверька. Они не могли странствовать по планете вместе сомной. Тогда Вастхолд был планетой колонистов.

Зай был готов пуститься в возмущенные возражения, носдержался и глубоко вдохнул. Не стоило обижать родителей Нары. Другая культура,дела давно минувших дней.

— И сколько лет ты была… безумной, Нара?

Она посмотрела ему в глаза.

— С шести лет до десяти… Это примерно с двенадцати додевятнадцати в абсолютном летоисчислении. Подростковый возраст, период половогосозревания. И все это время у меня в сознании звучало восемь миллионов голосов.

— Бесчеловечно, — вырвалось у Зая.

Нара с полуулыбкой отвернулась к огню.

— Таких, как я, очень немного. Синестезических эмпатовмножество, но мало кому удалось выжить, пережить подобное невежество. Теперьпочти все понимают, что за год синестезические имплантаты вызывают эмпатию унескольких десятков детей. Большинство из этих детей, что естественно, живут вкрупных городах, и это состояние диагностируется в течение нескольких днейпосле операции. И когда у детей происходит эмпатический кризис, их увозят всельскую местность, и там они живут до того возраста, пока становится возможнымприступить к началу противоэмпатической терапии. А меня лечили устаревшимиметодами.

Приучали.

— И каково тебе было в те годы, Нара?

Какой смысл скрывать любопытство от эмпата?

— Я была городом, Лаурент. Была как минимум егоживотным сознанием. Яростной личностью, сотканной из желаний и потребностей,отчаяния и гнева. Сердцем человечества — и политики. Но меня, меня почти небыло. Я была безумна.

Зай зажмурился. Он никогда так не думал о городе — непредставлял себе, что у города может быть собственный разум. Это так похоже нариксские выверты…

— Вот-вот, — проговорила Нара — видимо, прочла егомысли. — Вот почему я секуляристка, вот почему мне так противно всериксское.

— Ты о чем?

— Города — это хищные звери, Лаурент. Политика —животное. Ей нужны люди, чтобы они вели ее, личности, чтобы они составляли еемассу. Вот почему риксы — такие однобокие мясники. Они наделяют голосомзверя-раба, а потом поклоняются ему, как божеству.

— Но что-то вроде гигантского разума вправду есть,Нара? Даже на имперской планете, где всеми силами борются с этим? Даже безкомпьютерных сетей?

Она кивнула.

— Я слышала это каждый день. Это засело у меня в мозгу.Вне зависимости от того, делают компьютеры это очевидным или нет, люди всегдаявляются частями чего-то большего, чего-то явно живого. В этом риксы правы.

— Вот так нас защищает Император, — прошептал Зай.

— Да. Наше альтернативное божество, — с грустьюпроговорила Оксам. — Необходимая… препона.

— Но почему нет, Нара? Ты же сама сказала: нам нужнылюди — личности. Люди, которые вдохновляют других на верность, придаютбесформенной массе человеческие очертания. Так зачем же столь яростно боротьсяс Императором?

— Потому, что его никто не избирал, — ответилаона. — И потому, что он мертв.

Зай покачал головой. Изменнические речи были так болезненны.

— Но достославные мертвые избрали его на Кворумешестнадцать столетий назад. Если бы они того пожелали, то могли бы собратьновый Кворум и сместить Императора.

— Мертвые мертвы, Лаурент. Они уже не живут с нами. Тысам наверняка видел, какой у них потусторонний взгляд. Они не больше похожи нанас, чем риксские разумы. Ты это знаешь. Живой город — это, пожалуй, зверь, нов нем, по крайней мере, есть что-то человеческое, как и в нас.

Она наклонилась к нему, в ее глазах играли отблески пламени.

— Главное — человечество, Лаурент. Это единственное,что имеет значение. От нас все Добро и Зло в этой вселенной. Не от богов, не отмертвецов. Не от машин. От нас.

— Достославные мертвые — наши предки, Нара, —яростно прошептал Зай, словно пытался утихомирить ребенка, расшумевшегося вцеркви.

— Они — результат медицинской процедуры. Процедуры,возымевшей невероятно отрицательные социальные и экономические последствия. Ибольше — ничего.