Последний, кого ты любила - ЛДжей Эванс

— Это дядя Райдер, а тётю Джемму ты знаешь. Знаешь моего деда? Его настоящее имя Брэндон. А это тётя Сэди и её друзья — Миша, Терренс, Джиа, Лекси и Тал.

Перед глазами мелькнуло море лиц. Но лицо Сэди выделялось. Если вчера меня удивило, как изменилась Джемма, то Сэди и вовсе стала другим человеком. Когда я уехала, ей было одиннадцать. Теперь передо мной стояла живая, уверенная в себе брюнетка с пикси-стрижкой, ярко-голубыми глазами и загорелой кожей, которая буквально светилась.

Один из парней, которого Мила назвала Талом, небрежно перекинул руку через её плечи, но в его взгляде читалось нечто большее. Он смотрел на неё, как на выигрышный лотерейный билет.

А Райдер тем временем сверлил взглядом его, так же, как вчера сверлил меня в баре.

Ну, хоть теперь я знала, что он не только ко мне так относится.

Первым, кто вышел мне навстречу, был Брэндон. Отец Мэддокса выглядел как старшая версия Райдера — тёмные волосы, загорелая, обветренная кожа человека, который провёл большую часть жизни на улице. На нём была старая фланелевая рубашка и такие же потрёпанные джинсы, но его лицо расплывалось в широкой улыбке, которая была до боли похожа на Мэддокса.

Он обнял меня, заодно прижимая к себе Милу. Она хихикнула, пока я старалась не напрягаться в его объятиях.

— МакКей! Чёрт, как же хорошо тебя видеть, ребенок!

Я уже не была ребёнком, но это слово нисколько не задело меня. Наоборот, внутри что-то сжалось — та часть меня, что слишком долго чувствовала себя одинокой. Это было то же самое слово, которое я бессознательно использовала в роще — так, как всегда говорил Брэндон. Он был для меня отцом, когда я ещё не знала, что это значит. Я закрыла глаза, сердце бешено колотилось. Зачем я вообще оставила всё это позади? Почему я решила, что должна от всего избавиться, чтобы забыть то, что не хотела вспоминать? Я ведь могла выбрать, что оставить из прошлого, не так ли?

— Обужин готов! Берите тарелки и садитесь, где захотите, — позвала Ева. — А после я жду всех на кухне, помогать с последними пирогами!

Куча народу ринулась к тарелкам, сложенным на кухонном столе. Мне всегда нравилась эта атмосфера — небрежная, уютная. В этом доме важнее было просто есть и быть среди своих, чем рассаживаться за накрытым по всем правилам столом. Интересно, передалась ли эта атмосфера в ресторан Евы? Чувствуют ли себя его гости так же, как мы здесь?

Семья Керри любила формальности, и на какое-то время мне казалось, что я тоже. Его жизнь была полной противоположностью моего детства, и тогда мне нравился этот контраст. Но теперь я понимала — это никогда не было моим. Всё это время я словно носила чужую кожу, временный костюм, который рано или поздно пришлось бы снять. Только Керри избавился от меня раньше, чем я сама была к этому готова. Очередной человек, для которого я оказалась незначительной — даже после трёх лет, что мы прожили вместе.

Я оттолкнула эти мысли. Ненавижу копаться в себе, а после выписки из больницы казалось, что я занимаюсь этим постоянно. Гораздо лучше чувствовать себя полезной — работать, учиться, заниматься пациентами, чем сидеть и анализировать свои чувства. Но рано или поздно придётся с этим разобраться, МакКенна. Ты не сможешь вечно прятаться за плотным расписанием, — голос терапевта прозвучал у меня в голове.

Я наблюдала, как остальные накладывают еду, крутила на запястье резинку для волос, раскачивалась с пятки на носок — это движение всегда меня успокаивало. Я думала, что избавилась от этой привычки, как и от этих людей…

Ева протянула мне тарелку, и я шагнула вперёд, чтобы её взять. Оказалась прямо за Мэддоксом и перед Евой, в конце очереди.

— Мы ожидали Сэди и остальных только завтра, МакКенна, — сказала Ева достаточно громко, чтобы Мэддокс её услышал. — Ты можешь остаться, но у нас тут есть только диван в гостиной. Райдер говорит, что в домиках невозможно жить, но, как я уже говорила вчера, у Мэддокса есть свободная комната, и это было бы вполне удобно.

— Мам, — Мэддокс резко развернулся, посмотрел сначала на неё, потом на меня, а потом поморщился.

— Это правильно, Мэддокс Паркер Хатли, и ты это знаешь, — сказала Ева тоном, который не оставлял места для возражений.

— Всё в порядке, Ева, — быстро вставила я. — Я что-нибудь придумаю.

Мила пронеслась мимо, наступила мне на ногу и приземлилась рядом с отцом.

— Пап, можно мне ещё два кусочка бекона?

Он посмотрел на неё, и в его взгляде тут же исчезло всё напряжение, сменившись нежностью. Любовью. У меня перехватило дыхание. Я помнила этот взгляд. Он когда-то так же смотрел на меня.

— А сколько ты уже съела? — в его голосе послышалась усмешка.

Она запрыгала на месте.

— Два плюс три!

— Я умею считать, Букашка, так что знаю, сколько это. Давай подождём, пока все возьмут еду, а потом, если останется, я тебе добавлю.

— То есть, может быть? — уточнила она.

Он кивнул, закатив глаза, но улыбнулся. Мила наклонилась ко мне и прошептала:

— Папины «может быть» всегда означают «да».

И тут же умчалась, выкрикивая имя Райдера. Я чувствовала — он тоже у неё на крючке, как и все здесь. Она жила в мире, где её баловали лучшим образом.

Ком в горле стал больше.

Если бы она осталась со мной, у неё бы ничего этого не было. У неё была бы сестра, которая работает на износ, чтобы оплатить еду и долги за учёбу. Сестра, которая могла бы стать озлобленной, потому что вынуждена была отказаться от своих мечт. Я стала бы как наша мать? Срывалась бы на ней?

Я мотнула головой. Нет. Никогда.

Я шагнула вперёд, за Мэддокса, и взяла два последних кусочка бекона. Прежде чем он успел уйти, положила их на его тарелку.

— Она может взять мой, — сказала я.

Мэддокс застыл, нахмурившись и посмотрев на меня сверху вниз.

— Беконом ты её не завоюешь.

— Будь добрее, — осадила его Ева.

Мэддокс ничего не ответил, просто развернулся и ушёл в гостиную.

— Не обращай внимания, — сказала Ева, слегка подтолкнув меня к столу. — Он с похмелья и ворчит, потому что сегодня должен был быть его выходной.

Я наполнила тарелку — взяла бургер с барбекю и картофельный салат — и огляделась в поисках места. Единственное свободное оказалось либо на диване рядом с Мэддоксом, либо на полу у журнального столика. Я выбрала пол. Я сидела там миллион раз,