Не могу остановиться. Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться - Шарон Бегли

К XVIII в. все больше врачей оставляют воспоминания о пациентах, одолеваемых мысленными компульсиями, необязательно имеющими религиозную составляющую. Доктор Джон Вудворд (1665–1728) описывает некую миссис Холмс 26 лет, которая в 1716 г., находясь в положении, однажды выглянула из окна и заметила в водах Темзы крупную морскую свинью, «зрелищем которой была весьма восхищена». Через две недели ею внезапно «завладела» «сильная ошеломляющая мысль о морской свинье, а также страх, как бы это не оставило проклятия на ее ребенке». Препровожденная в постель ввиду близящихся родов, миссис Холмс «предавалась мыслям о дьяволе, искушающем и неистово склоняющем ее ко злу, в особенности к тому, чтобы бросить своего ребенка в огонь, выбить из него дух и тому подобное». Вудворд прописал «масляную микстуру и… слабительное… рекомендованные к приему на следующее утро», добавив, что послабляющие эффекты были весьма заметны — средство вызвало «стул не менее дюжины раз», — а мысли больной на следующий день приняли менее «буйный» характер.

В изданном в 1754 г. «Directorium Asceticum, или Наставлении к духовной жизни» теолога-иезуита Джованни Баттисты Скарамелли (1687–1752) содержится одно из самых ранних описаний поведенческих компульсий, «внешних действий», в том числе примеры людей, которые качают головой, прижимают руки к груди, закатывают глаза, молятся и постоянно исповедуются. Предвосхищая исследования XXI в., Скарамелли заключает, что причиной компульсий является «тревожный характер», и делится наблюдением, что, идя на поводу компульсии, можно лишь подкрепить, но не одолеть вызывающую ее тревогу: «Чем сильнее отгонять мысли, тем более они возвращаются». Самозащита особенно очевидна у компульсивных молящихся: «Некоторые люди испытывают огромные тяготы при произнесении молитв вслух, надумывая, будто пропустили что-то или неверно произносили слова, и оттого произносят те же самые слова снова и снова».

Конец XVIII в. ознаменовался эпохальным изменением во взглядах ученых на безумие. Отныне причины душевной болезни усматриваются в нервной системе. Знаменитый случай признания медициной, что поведение отражает нечто, происходящее в нервах и мозге, имел место в 1787 г., когда два десятка девушек-работниц хлопковой мануфактуры в Ланкашире поразила массовая истерия. Все началось с того, что одна из девушек сунула мышь в платье другой, и с той от ужаса случилась, по описанию свидетелей, «падучая» — жестокие судороги длились двадцать четыре часа. На следующий день еще три девушки — без всякой мыши — забились в падучей, на другой день еще шесть и так далее на протяжении недели. Истерия поразила даже девушек, живших и работавших в нескольких милях от мануфактуры. Они «заразились от одного только рассказа, не видя других пациенток», сообщает один из свидетелей, добавляя с изумлением, что девушки испытывали «тревогу, удушье и очень сильные судороги» — настолько сильные, что «нужны были четверо или пятеро человек, чтобы не дать больным вырывать у себя волосы и биться головой об пол или стены».

Доктора Сент Клера вызвали из соседнего городка. Отвергая саму мысль о демонической одержимости, он прибыл, вооружившись лишь одной вещью — устройством, дающим разряд электрического тока. Перезаряжая его вручную, он применил его ко всем девушкам по очереди. Как сообщается: «Все без исключения были исцелены. Как только пациентки и жители округи уверились, что болезнь имеет сугубо нервную природу и легко лечится», эпидемия сошла на нет. Этот случай является не только блестящим примером эффекта плацебо, но и, что более важно, свидетельством коренного сдвига в понимании безумного поведения: причиной являются не дьявольские козни, а «нервы», и лекарство обретается в физическом, а не в духовном мире.

Приблизительно в то же время был совершен следующий качественный рывок. Прежде врачи знали лишь три психические болезни: «помешательство», характеризующееся утратой связи с реальностью, — то, что ныне называется психотическим расстройством, «меланхолию» (под этим словом подразумевалась иррациональность, а не депрессия) и «идиотию», или умственную отсталость. Эти состояния были постоянными и комплексными; все, что не полностью поражало когнитивные способности, не считалось болезнью, в том числе даже тяжелые случаи компульсий чистоты или контроля. С XVIII в. во врачебной среде распространяется понимание того, что душевные расстройства могут быть частичными и временными, а не только полными и непреходящими. С этого момента странное поведение становится законной добычей неврологов (предшественников психиатров в качестве специалистов по всему, что связано с мозгом). Прежде слабо выраженное, частичное, проявляющееся время от времени психическое расстройство считалось изюминкой личности, почти привлекательной чертой. Это прослеживается в случаях, которые, если бы они имели место в другой социальной среде и не были столь массовыми, безусловно, диагностировались бы как поведенческая компульсия, — в проявлениях мании собирательства.

В течение двух веков, начиная с 1600-х гг., европейские монархи, ученые и аптекари увлекались «собраниями диковин», составляя беспорядочные коллекции из всего экзотичного, красивого или редкостного, что удавалось найти в собственном имении или в дальних краях. В 2013 г. манхэттенский Клуб Гролье, жемчужина среди музеев, устроил выставку этих коллекций, которые выставлялись в шкафах и на полках «кунсткамер», или, как их принято было называть в Германии, Wunderkammers — «комнат чудес». Тяга и настойчивость — бесспорно, компульсивные — к собиранию и накоплению, каталогизации и демонстрации экспонатов кунсткамер столь же очевидны, сколь и фантастическая причудливость их содержимого. В этих собраниях присутствовали гербарии экзотических растений и скелеты крохотных животных, раковины и кораллы, кальцинированные артерии и почечные камни, античные монеты и медали, ископаемые и минералы, научные инструменты и даже чучела крокодилов, а также многое другое, все занесенное в подробные описи.

Маниакальное увлечение кабинетами редкостей прошло, как проходят все маниакальные увлечения, многие коллекции стали ядром выдающихся европейских и американских музеев естественной истории (а также куда менее величественных заведений — шоу уродов и странствующих балаганов). Однако, пока кунсткамеры существовали, они являлись социально приемлемой компульсией. Грань между болезнью и культурной деятельностью уже тогда была расплывчатой, как строчки в столетних описях, но там, где она пролегала, клеймо помешательства заменялось представлением о безумии как прерогативе чувствительных и утонченных образованных классов. Считалось, что оно отсутствует среди «бедных и менее цивилизованных обитателей современной Европы», как писал Томас Арнольд в книге 1782 г. «Замечания о природе, типах, причинах и предупреждении умоисступления, помешательства или безумия» (Observations on the Nature, Kinds, Causes and Prevention of Insanity, Lunacy or Madness). Безумие, включая компульсивное поведение — умеренное, облагороженное, благопристойное, — стало рассматриваться как свойство цивилизованности, породы и интеллектуальности. В XVIII в. обсессии и компульсии «выдвинулись на роль выражения самой сущности человеческой природы и отличительного признака гения, благородного происхождения и репутации», — утверждает Леннард Дейвис из Университета Иллинойса в книге 2009 г. «История обсессии» (Obsession: A History).