Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

площадки и хорошо ухоженная территория были предназначены не для того, чтобы создать для детей позитивную среду обучения, а для того, чтобы иметь крепкие тела, приспособленные к неизбежной пожизненной службе. Игры на свежем воздухе были не развлечением, а составной частью режима по укреплению здоровья найденышей, чтобы они становились лучшими солдатами, моряками или судомойками.

В ранний период существования госпиталя найденышей даже подвергали еженедельному купанию в холодной воде. Хотя я не нашла упоминаний об этой практике во времена моей матери, она писала, что ее отправляли на улицу в любую погоду, кроме метели. Если шел дождь, дети сбивались в кучку под колоннадой, чтобы остаться сухими.

Но в хорошую погоду любые занятия, укреплявшие детские тела для будущей тяжелой работы, также были отвлечением от повседневной жестокости их существования. В редких случаях, когда детей оставляли на улице без надзора, они бегали вокруг газонокосилок, которые осыпали их скошенной травой. В распорядке госпиталя не было специального времени для игр, но можно было найти кое-какие игрушки, иногда подаренные местными благотворительными организациями, что позволяло детям прыгать через скакалку или играть в шарики. Любимой игрой Дороти был «раундс» – игра, немного напоминающая бейсбол, в которую играли со старой битой и любым мячиком, какой можно было найти.

Каждое лето детей отправляли в лагерь в Фолкстоне, индустриальном портовом городе на берегу Ла-Манша. Лагерь был примитивным и состоял из рядов белых холщовых палаток в чистом поле. Но в течение шести недель дети, облаченные в легкую форму цвета хаки, вырывались из плена и могли бегать по холмам, собирать полевые цветы и разделяться на маленькие группы по интересам, что было долгожданной передышкой от рутины «крокодильего строя». Это были одни из самых счастливых моментов в детстве моей матери, когда она испытывала редкие проблески радости, наблюдая за ящерками, сновавшими по старой ограде, или дыша свежим морским воздухом во время беззаботных игр в полях. Но те дни прошли безвозвратно, когда у границ Польши началась военная мобилизация. Вскоре Дороти понадобились воспоминания об этих солнечных летних днях, чтобы пережить темные и одинокие ночи, когда в небе над Англией развернулась воздушная битва.

12

Война и блокада

Я не помню, что меня разбудило: вой сирены или пронзительные крики моей матери. В то время мне было четыре или пять лет, и это мое самое раннее воспоминание о ней. Я побежала в родительскую спальню и увидела ее, сгорбившуюся на кровати в белой ночной рубашке и зажимающую уши ладонями. Мой отец сидел рядом, обнимая ее за плечи, и что-то шептал ей на ухо. Потом сирена внезапно смолкла, и крики моей матери сменились тихими всхлипываниями.

– Иди обратно в постель, – сказал отец, когда увидел меня в дверях. – Все в порядке, просто маме приснился кошмар.

На следующий день он объяснил мне, что воющие звуки в ночи исходили от сирены воздушной тревоги, оставшейся со времен Второй мировой войны. Мы проходили мимо каждый день – высокий деревянный столб с серыми раструбами громкоговорителей, по виду не отличавшийся от других столбов, – но я не знала, что это такое. По словам отца, сирены были установлены после атаки японцев на Перл-Харбор. В то время их было пятьдесят штук, установленных в разных местах вокруг Сан-Франциско. Они предупреждали об атаке в том случае, если бы японские воздушные силы смогли добраться до Калифорнии. Разумеется, в ту ночь сирена зазвучала не из-за угрозы воздушного налета. Это был просто технический сбой, а не причина для беспокойства.

Теперь сирены используются для оповещения Сан-Франциско о возможных катастрофах; к примеру, если землетрясение вызовет цунами. Их больше сотни, и они находятся на верхушках непримечательных столбов, разбросанных по городу. Большинство горожан проходят мимо, не обращая внимания на эти утилитарные детали городской архитектуры. Я поняла, почему вой сирены так напугал мою мать, когда узнала о том, что с ней случилось в лечебнице много лет назад.

В 4.45 утра первого сентября 1939 года Германия вторглась в Польшу. Полтора миллиона немецких солдат перешли границу, а самолеты люфтваффе заполонили небо, бомбардируя польские аэродромы.

На следующий день Лена Уэстон попросила вернуть ее ребенка под материнскую опеку.

2 сентября 1939 года

Уважаемый сэр!

Ввиду разразившейся войны прошу вас рассмотреть мое ходатайство об опеке над моей маленькой девочкой. Я считаю, что в этом округе страны смогу обеспечить ей лучшую защиту, чем возможно где-либо еще в тот момент, когда складывается впечатление, что мы будем подвержены определенному количеству воздушных налетов.

Искренне ваша,

Лена Уэстон

В середине XVIII века, вскоре после открытия госпиталя, случаи востребования родителями своих детей до достижения выпускного возраста не были чем-то необычным. Согласно историку Руфи Макклюр, первый известный запрос поступил в 1742 году, и за ним последовали другие. Сначала детей не возвращали, если родители не выплачивали сумму за предыдущее содержание ребенка и не предоставляли гарантию на его обеспечение в будущем. В 1764 году правила были смягчены, и госпиталь поощрял родителей забирать детей бесплатно при условии, что мать или отец «благонадежны и способны содержать ребенка»[61]. Уведомление о новой политике было размещено в крупной лондонской газете, и лишь за тот год родители забрали обратно 49 детей. Хотя это существенное количество, но все же незначительное по сравнению с тысячами детей, которые находились под опекой госпиталя в ранний период его существования.

Процедура не всегда была прямолинейной, так как любая мать (а обычно это были матери), которая хотела вернуть своего ребенка, должна была предоставить доказательства, что это именно ее ребенок. Поскольку всех детей переименовывали после приема, среди женщин было принято передавать вместе с ребенком некий опознавательный знак, или «памятку». Как правило, это были повседневные предметы: монеты с характерными отметинами, пуговицы, кусочки ткани, кольца или резная рыбка из слоновой кости. Некоторые матери оставляли памятки, выражавшие их отчаяние, – короткие записки на рубашке игральной карты со словами о «жестокой разлуке» или надписи, выгравированные на латунных сердечках: «Мое сердце с тобой, хоть мы и должны расстаться». Памятки убирали в опечатанные коробки и вскрывали их только по запросу от родителей.

В 1758 году госпиталь стал давать расписки за детей, передаваемых под опеку, с полным названием учреждения в верхней части листа: «Госпиталь для содержания и образования беззащитных и брошенных маленьких детей». В расписке были пустые места для обозначения пола ребенка и даты его приема, а также некая заумная юридическая терминология следующего рода: