Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

Примечание. Сие должно быть тщательно сохраняемо для предоставления в случае запроса о Здоровье Ребенка (каковые можно делать по Понедельникам между Десятью и Четырьмя часами), а также в случае намерения забрать Ребенка.

В 1853 году Чарльз Диккенс написал об этой расписке журнальную статью под названием «Получено: пустой ребенок», где изобразил госпиталь как место, где так называемые «пустые дети» будут «выведены из своего ничтожного состояния, чтобы стать полезными людьми»[62]. С его точки зрения, утилитарная ценность учреждения была понятна. Но он предупреждал мать, которая «звонит привратнику, чтобы добиться… приема для своего ребенка», быть «особенно осторожной в сохранении этого документа»[63]. Ибо без расписки они едва ли смогут воссоединиться.

Диккенс описывает документ в практическом смысле, но мне кажется, что он, как и я, был поражен его сугубо деловой терминологией.

Расписка, полученная Леной Уэстон, была почти неотличима от описанной Диккенсом за сто лет до этого. Следуя его совету, она бережно сохраняла ее и надеялась, что когда-нибудь этот клочок бумаги позволит ей снова увидеть своего ребенка. Но формулировки документа были неискренними и вводили в заблуждение: госпиталь уже давно расстался с обычаем поощрять воссоединение найденышей с их матерями. В течение всего XIX века госпиталь получал прошения от матерей (иногда и отцов), стремившихся к воссоединению. Большинство этих запросов было отвергнуто. Нижеследующее письмо содержит типичный ответ.

С вашей стороны очень естественно чувствовать себя обиженной решением распорядителей, но вы ошибаетесь относительно причины этого решения. Против ваших добрых намерений и таковых намерений вашего мужа нет никаких возражений, но дело объясняется очень просто: распорядители полагают, что они смогут лучше обеспечить благополучие вашего мальчика, нежели вы сами. Вам следует помнить, что у вас есть другие дети, чьи интересы могут стоять на пути вышеупомянутого мальчика, и в любом случае вы должны испытывать удовлетворение от того, что к благополучию вашего сына проявлен такой огромный интерес. Решение комитета окончательное[64].

Я не смогла выяснить причину столь резкой перемены традиции, от первоначального поощрения родительского стремления к воссоединению семьи до полного неприятия, отраженного в архивных документах госпиталя. Но я подозреваю, что дух гордыни, присутствующий во многих правилах и постановлениях госпиталя, имеет отношение к этому. Будучи весьма учеными, высокопоставленными и властными людьми, распорядители считали, что им лучше знать, как следует воспитывать ребенка на благо общества. Возможно, со временем у них развилось нечто вроде преданности самому учреждению, и они осознанно или неосознанно принимали решения, призванные увековечить его существование. Как бы то ни было, после приема в младенчестве найденыш чаще всего уже не покидал пределы учреждения – по крайней мере до тех пор, пока он не был полностью подготовлен к жизни в услужении, которая в XVIII–XIX веках могла начинаться с восьми лет.

В начале XX века эта позиция претерпела небольшое изменение. В ежегодном отчете 1907 года утверждается, что распорядители «сохранили право» вернуть ребенка матери, если они будут уверены, что она в состоянии материально обеспечить его. Но на деле мало что изменилось. После Первой мировой войны госпиталь попал под общественное давление, требовавшее разрешать родителям воссоединяться с их детьми. В 1921 году епископ англиканской церкви Кентербери произнес проповедь с признанием важного значения госпиталя для спасения жизни брошенных детей, но заявил о своей убежденности в том, что «поскольку родители являются естественными и правильными наставниками веры в Господа и в Иисуса Христа, [он] никогда не отвергнет связь между матерью и ее незаконнорожденным ребенком»[65]. Независимо от хорошего ухода за ребенком, продолжал он, «маленький человек хочет ощущать чье-то любящее участие в своем благополучии»[66]. В том же году доктор Брюс Лоу из Министерства здравоохранения выступил еще более откровенно и задал вопрос, не являются ли устаревшими методы воспитания детей, принятые в госпитале. Он отмечал, что воспитанники госпиталя «имеют казенный вид и выглядят умственно недоразвитыми». Они «ведут себя механически, и у них совершенно отсутствует бойкость и задорность, свойственная детям»[67]. Распорядители встали на дыбы, яростно оспаривая доклад доктора Лоу о состоянии найденышей. Они по-прежнему были уверены, что уход и воспитание, получаемые в госпитале, превосходят все, что могут дать родители незаконнорожденного ребенка.

Если бы Лена направила свой запрос при других обстоятельствах, это могло бы дать ей какую-то надежду на положительное решение комитета. Когда она писала свое обращение в госпиталь, через восемнадцать лет после необыкновенной проповеди епископа, Европа находилась на грани войны с Германией: войска Гитлера скапливались у границ, а прогнозы потерь были ужасающими. Правительство уже приступило к массовой заготовке гробов. Его первостепенной задачей была защита граждан Великобритании, особенно детей, и планы в этом отношении были приведены в действие. Так называемая операция «Дудочник» стала величайшим и наиболее сосредоточенным массовым перемещением людей в национальной истории. Принцип был простым: переселение детей из городов, где они могли стать мишенями ударов немецкой авиации, в сельскую местность.

31 августа 1939 года был отдан приказ о всеобщей детской эвакуации.

Эвакуация началась на следующее утро. За три дня около пятисот тысяч детей были отправлены в сельскую местность, а еще тысячи отправились в Канаду, США и Австралию. В ходе войны миллионы людей – в основном детей – были эвакуированы из британских городов.

Для успеха такого крупномасштабного предприятия правительство нуждалось в гражданском содействии. Маркетинговые кампании, запущенные Министерством здравоохранения, были обращены к матерям, страшившимся отсылать своих детей. Лозунги «Матери высылают их из Лондона» и «Детям безопаснее в провинции» посылали четкое сообщение, что города, и особенно Лондон, становятся смертельно опасными для детей.

Помимо поощрения горожанок к эвакуации их детей британское правительство должно было решить вопрос о размещении будущих миллионов городских беженцев в сельской местности. Одним из особенно подходящих регионов было графство Шропшир, где тогда довелось жить Лене Уэстон. Расположенный на границе Уэльса, этот сельский регион до сих пор остается одним из самых малонаселенных в Англии, где довоенная перепись населения показала 244 000 жителей, рассеянных почти на 900 000 акров. По сравнению с этим, Лондон, имеющий наполовину меньший размер, в то время располагал населением более восьми миллионов человек. Малонаселенные фермерские земли представляли мало интереса для Германии в качестве потенциальных мишеней, и к концу 1939 года графство Шропшир уже приняло тысячи эвакуированных горожан. Перед эвакуацией местные квартирьеры опрашивали и выбирали домовладельцев, которые часто не проявляли энтузиазма к размещению пришельцев, требуя принять эвакуированных или заплатить штраф. В дни эвакуации дети, прибывающие на железнодорожную станцию, выстраивались у стены или на помосте в деревенской ратуше,