Двое - Адель Паркс

с тем, что Оли заболел. Это случилось примерно через четыре месяца после нашей с Марком свадьбы. Он подхватил кишечную инфекцию в школе, как случается с детьми. Я помню, как он облевал всю лазанью, которую я приготовила к их чаю. Это было похоже на «Экзорциста». Мне было противно – от запаха, беспорядка – но потом я увидела влажные глаза шокированного, напуганного мальчика и перестала думать о том, что чувствовала я. Отбросила ужас. Я просто хотела вылечить его. Я вскочила, поймала большую часть блевотины в салатную миску, ладони и на свои джинсы – мне было все равно. Я гладила его по спине, приговаривая: «Все хорошо, я стобой. Ты в порядке, лучше, чтобы оно вышло». Его тошнило целые сутки. Кто знал, что в таком маленьком мальчике столько всего? Уж точно не я в то время. Еще не привыкнув к роли родителя и уходу за больными детьми, я пришла в ужас. Мне показался варварским совет доктора не давать ему есть ничего, кроме сухого хлеба, может, ложки риса. По наивности я думала, его нужно срочно отвезти в больницу и гадала, почему все не паниковали, как я. Полагаю, Марк к тому времени уже так часто сталкивался с подобным, что он воспринял это спокойно. Я перестилала постель, вытирала разгоряченное тело Оли холодными полотенцами и отказывала его просьбам дать ему хлопья с молоком. «Но это же почти как рис, мамочка», умолял он. Это был первый раз, когда он назвал меня мамочкой.

Внезапно у меня пропадает аппетит. Что я наделала? Я представляю Оли и Себа, с копнами темных волос, загорелой кожей, длинными ресницами. Себ худой и угловатый, одни локти да ноги, за последние месяцы ставшие слишком длинными для его тела, которому еще предстоит их догнать. Оли начинает расти в ширину – по нему уже заметна крепкая статура, которая будет присуща ему, когда он станет мужчиной. Я воображаю их, как и всегда, в обнимку с телефонами или уставившимися в телевизор, не обращающими внимания на окружающее, включая меня. Эта картинка часто атаковала меня в прошлом. Когда я была с Дааном. В те моменты я немедленно выбрасывала мысли о них из головы, мысленно захлопывала дверь в комнату, где сидели мальчики. Мне нужно разграничивать, это единственный способ. Отгораживаться. Я приучила себя думать, что когда я не с ними, я словно смотрю на них сквозь кальку. Воспоминания о них это блеклая и неудачная копия оригинала. Такая далекая и нечеткая, что они даже не совсем существуют. Мысли о них не обладали достаточной силой, чтобы прорвать кальку, настоять на их существовании, их значимости. Меня охватывает стыд за то, что я когда-либо захлопывала перед ними дверь, пусть даже мысленно. Теперь мне до боли не хватает их. Моих детей.

Они мои мальчики.

Если Оли или Себ просыпались посреди ночи от кошмара или высокой температуры, именно я всегда забиралась к ним в кровать, утешая их. Марк бы сам с готовностью это сделал, и делал до моего появления, но он знал, что если пойдет к ним, я все равно буду лежать в нашей кровати без сна. Я хотела участвовать, хотела успокаивать. Я хотела быть нужной. Поэтому он позволил мне ухаживать за ними. Шутил, что не хочет «драться со мной за ночь с ребенком в одноместной кровати». Я заправляла их постели, собирала элементы конструкторов, строила вулканы из папье-маше, закупалась, готовила, убирала ванные. От плиты к туалету. Входит с одной стороны, выходит с другой. Непрерывно. Я ежедневно проявляла этими действиями самоотверженность, преданность, не жалуясь и в основном с удовольствием. Я смотела, как они растут. Эти маленькие существа расширили мое сердце, зацепили меня как никто до моего материнства. И я слушала их. Слышала, как их забавные наблюдения из очаровательных стали вызывающими, но не всегда неправильным или грубыми. Иногда наталкивающими на мысли. Я была с ними, пока их словарные запасы расширялись, их круги друзей становились более непонятными, а желания – более тайными. Пока они росли я пыталась сохранить их, но так как они постоянно менялись, мои воспоминания неточные, они дробятся, ускользают. Мне хочется, чтобы они были менее текучими, более твердыми.

И я хотела всего этого, чувствовала все это, ведя двойную жизнь.

Меня утешает мысль, что мальчики пока даже не знают, что я пропала. У них не будет причины пугаться. Это уже что-то. Интересно, есть ли шанс, что это закончится к четвергу? Сколько Даан или Марк планирует меня так удерживать? Очевидно, не до бесконечности. Ни один из них не убийца. Я их жена. От этого предложения у меня по коже мурашки. Неправильность моей ситуации таилась в моем подсознании годами, как темное пятно на периферии зрения, как слегка забитый нос, заставляющий дышать через рот. Я не привыкла облекать это в слова даже сама с собой.

Я жена Марка.

Я жена Даана.

Я принадлежу обоим.

Оба принадлежат мне.

Если меня похитил Марк, Даан уже знает, что я исчезла, потому что он ждал меня к понедельнику. Если это сделал Даан, тогда Марк не поймет, что я пропала до обеда четверга. Но это безумие. Им придется в конце концов меня отпустить. Уличенную, униженную, поверженную, выучившую урок, но он должен меня отпустить. Не так ли?

– Марк? – зову я. На четвереньках подползаю как можно ближе к двери и прислушиваюсь. Я знаю, по ту сторону двери кто-то есть. Я не вижу и не слышу их, но я понимаю это по тому, как падает свет. – Марк, это ты? Я думаю, да. Я понимаю. Извини. – Я начинаю плакать. Я не хочу. Не хочу казаться слабой, побежденной или жалкой, но все же. Так и есть. – Подумай о мальчиках. Я знаю, знаю, ты всегда о них думаешь. Мне нужно было подумать о них. Об этом ты сейчас думаешь, не так ли? Что мне нужно было о них подумать. Мне так жаль. Не позволяй этому выйти из-под контроля, Марк. Пожалуйста. Если ты отпустишь меня до четверга, они никогда не узнают, что это произошло, мы продолжим как обычно.

Слова вырываются, когда я еще не успела их обдумать. Как мы можем продолжить как обычно? Что для меня обычно? Два мужа. Марк никогда на это не согласится. Я даже не это имею в виду. Ведь так? Прошу ли я его простить меня? Говорю ли, что откажусь от Даана? Я не знаю. Мне просто нужно выбраться отсюда.

Печатная машинка издает короткий, злой звук. Мне нужно подождать, чтобы прочесть записку, но я этого не делаю,