Симметрия желаний - Эшколь Нево

на меня не кричите», – сказал он и начал изучать мои документы… Нарочно медленно… Поэтому я прошел внутрь только через несколько минут после санитаров. И никто не мог объяснить мне, где сейчас Илана. Медсестры отправили меня в приемный покой. В приемном покое меня отправили обратно к медсестрам. Никто не знал, где она. В конце концов какая-то женщина, которая сидела в коридоре… Обычная пациентка, представляете? Она сказала, что они, наверное, не успели ее зарегистрировать и мне надо проверить в реанимации. Я помчался в реанимацию. Она действительно была там. Я просил пустить меня к ней… Я хотел ее увидеть… Но мне сказали: «Нельзя». Это запрещено. Я спросил: «Так что мне делать?» Они велели мне сесть в коридоре и ждать, когда меня позовут. Я просидел там несколько часов. Не уверен, но мне казалось, что прошло несколько часов. Ладно, допустим, я просидел там час, как собака, и никто ко мне не вышел. Вдруг из палаты раздался крик: «Где Танури?» Кричал кто-то из врачей. «Та-ну-ри здесь?» То, как он произносил мою фамилию… Не могу вам объяснить… Как будто в ней было что-то нелепое… Очень неприятное впечатление. Но тут он наконец вышел и, не представившись, начал расспрашивать про Илану. Чем она раньше болела. Есть ли у нее аллергия на лекарства. Есть ли в семье наследственные заболевания… Я отвечал ему и ждал, что он объяснит, что с ней… Но он ничего не объяснил. Тогда я сам спросил: «Что с ней?» Он мне не ответил. Поймите, он не то чтобы дал уклончивый ответ или пробормотал нечто невнятное… Он вообще ничего не ответил. Как будто я был для него пустым местом. И развернулся уходить. Кровь ударила мне в голову, я схватил его сзади за рубашку и сказал: «Я требую, чтобы вы ответили мне, доктор!» Он оттолкнул мою руку… с силой оттолкнул… и сказал: «Не распускайте руки, господин Танури!» Я сказал, что не распускаю руки, а просто спрашиваю… Тут он перебил меня и сказал, что он не виноват, что мы предпочли делать косметическую операцию в частной клинике, а не в нормальной больнице… Тут у меня совсем помутилось в голове… Я не понимал, к чему он клонит, и прямо спросил, какая у него врачебная специальность и квалификация, чтобы лечить подобные случаи. Он опять не ответил, и тогда я сказал, что хотел бы услышать второе мнение. Он с минуту помолчал, а потом улыбнулся отвратительно кривой улыбкой и сказал: «Хотите услышать второе мнение? Тогда забирайте свою жену и везите ее в другую больницу».

– Так и сказал? – хором воскликнули мы с Офиром.

– Так и сказал.

– С ума сойти!

– После его ухода ко мне подошла медсестра и сказала, что доктор Габринский – отличный врач. «Не волнуйтесь, вы в надежных руках», – уверенно заявила она. Но меня это встревожило еще больше, потому что мне совсем не казалось, что мы в надежных руках. Так я и сидел в коридоре… Я думал, что схожу с ума или умираю. Мне не с кем было поговорить. Никто ко мне не подошел. До самого утра. Все это время там стоял жуткий запах лекарств и творога. Каждые несколько минут меня захлестывала волна лекарственного запаха, которую сменяла другая, кислая, отдающая творогом. С тех пор я не могу есть творог. Только услышу слово «творог», как вспоминаю тот коридор. Я сидел там, как какой-то бомж, как часовой, которого забыли сменить на карауле, а в пять утра ко мне подошел другой врач, не Габринский. И по его лицу я понял, что все кончено…

У Амихая перехватило дыхание. Судя по всему, картины той ночи застыли у него в памяти во всех своих кошмарных подробностях.

Мы дали ему стакан воды, но он к нему не прикоснулся.

– Тот врач как раз был нормальный. – Амихай прокашлялся и продолжил: – Но этот Габринский… Куда он пропал в пять утра? Ему даже не хватило смелости поговорить со мной… И даже когда он вышел ко мне… Это было…

– Может, у него была срочная операция? – предположил Офир.

– Ничего подобного. Неужели он не мог никого попросить, чтобы его на минуту заменили?

Мы молчали. Из открытой балконной двери повеяло холодом, но никто не встал, чтобы ее закрыть. Тихо позвякивали колокольчики, подаренные Марией Илане на ее последний день рождения.

– Знаете что? Так обстоят дела, – сказал Амихай после долгой паузы, уже более спокойным голосом. – Я имею в виду, в государственном здравоохранении. Пациент для них – это помеха. А сопровождающие его родственники – угроза. Видели бы вы, что там творится. Рядом со мной в коридоре сидела эфиопская семья. Они не говорили на иврите, поэтому, даже когда кто-то к ним наконец вышел, они не поняли из его объяснений ни слова. Это нормально, что во всем штате больницы нет ни одного человека, который говорит по-амхарски? Это не возмутительно?

Мы молча кивнули. Ни на что другое мы не решались.

– Понимаете, – продолжил Амихай, сверкая глазами, – все зависит от доброй воли врачей. Я не хочу сказать, что все они непременно плохие люди. Но в каких условиях они работают? Долгие смены, постоянная усталость. Врач учится двенадцать лет, чтобы стать специалистом, но за все эти годы никто не объясняет ему, как общаться с пациентами на эмоциональном уровне. Кому-то это дано от природы, а кому-то нет. И вместо принципиального подхода мы имеем игру в рулетку. На какого доктора ты нарвешься и выспался ли он этой ночью.

– Погоди, – сказал я, пытаясь понять, чего он хочет. – Твоя ассоциация будет выступать против системы здравоохранения или за нее? И какое отношение это имеет к косметической хирургии? Это же отдельная история…

– Ты абсолютно прав, – согласился Амихай. – Я еще не все до конца продумал. Но вы мои друзья, и я хочу выслушать ваше мнение. Как вам сама идея?

Я промолчал. Во-первых, я помнил свои тяжелые приступы астмы и ощущение беспомощности, когда мне приходилось объяснять нетерпеливым врачам, что со мной (как можно лаконичнее, потому что на каждое лишнее слово расходовался драгоценный воздух). Однажды мне выдали больничный халат с дыркой на заднице, а я не посмотрел и в таком виде отправился в процедурный кабинет. В другой раз меня попросили отнести мою медицинскую карту в другое отделение, я полистал ее и обнаружил, что врач, который не был специалистом в психотерапии, написал, что у меня «легкая склонность к меланхолии».

Во-вторых, ни один из лечивших меня врачей не вел себя