Симметрия желаний - Эшколь Нево

– Конечно, – испуганно произнесла она. – Я это и имела в виду. – И, чуть помолчав, добавила: – С тобой все в порядке? Ты сегодня какой-то странный.

Я посмотрел ей прямо в глаза и смело признался, что все еще люблю другую женщину и что в моем сердце нет места для нового чувства.

Ну вот, я снова приукрашиваю действительность.

Ни в чем я ей не признался. Сказал, что устал, вот и все. И что мы поговорим обо всем завтра. Но назавтра я не отвечал на ее звонки и сообщения. И на следующий день тоже.

Я повел себя как трус. Как жестокий трус.

Наутро третьего дня Хани до меня дозвонилась.

– Едешь в Хайфу? – спросила она.

– Да, – признался я.

– Сегодня последний день шивы?

– Да.

– Хочешь, я поеду с тобой?

– Нет, не стоит.

Она молчала, а я подумал, что если этот разговор затянется, то я выеду слишком поздно и попаду в пробку.

– Я хотела спросить… – Она замялась.

– Да? – поторопил я ее.

– Подруги говорят, что ты, похоже, собираешься со мной порвать. Что у вас, у нерелигиозных, это именно так и происходит. Ты ведь знаешь, у меня в этих делах нет никакого опыта.

Вопреки собственной воле меня захлестнула теплая волна нежности. Возможно, желая погасить эту непрошеную нежность, я и ответил так жестко:

– Не исключено, что твои подруги правы.

(Если бы я сказал просто: «Твои подруги правы», это прозвучало бы не менее жестоко. Но я добавил это «не исключено», допуская легкое сомнение, нечто такое, за что можно ухватиться, как цепляешься за обломок доски посреди океана, пока не замерзнешь и не пойдешь ко дну.)

* * *

В тот день дорога на север казалась мне еще прекраснее, чем всегда. В окно задувал достаточно свежий ветерок, избавляя меня от необходимости включать кондиционер. Я чувствовал, что избрал правильную линию поведения. Довольно с меня компромиссов. Довольно расчетливой любви.

Правда, в окрестностях Хадеры, возможно из-за близости электростанции, мои чувства сменились на противоположные, и на протяжении нескольких минут я сожалел, что потерял Хани. Что в канун Нового года был момент, когда мое сердце почти открылось ей. И что вспоминать о прежней выдуманной любви легче, чем постараться полюбить по-настоящему. Но, когда по радио закончилась песня и началась реклама, это смутное ощущение исчезло и вернулось предыдущее. Более удобное.

До самого Атлита я размышлял о непостоянстве чувств. О том, как непросто в них разобраться. О том, что каждый из моих близких с трудом понимает, что чувствует на самом деле, и постоянно сам себя обманывает; впрочем, возможно, что это проблема нашего поколения: обилие развлечений и свобода выбора сбивает нас с толку, и мы теряем путеводную нить – в отличие от наших родителей, которые точно знали, чего хотят, потому что у них особого выбора не было; хотя неизвестно, не испытывали ли они в душе глубокую печаль или, по крайней мере, смутное ощущение поражения; мы, дети, этого не замечали, потому что не могли видеть, какими они были на самом деле (а если и могли, то ради собственного спокойствия предпочитали не видеть).

За Атлитом все эти умозрительные рассуждения сменил гораздо более конкретный вопрос: приедет Яара на последний день шивы или нет?

6

В комнате Яары в родительском доме висела над кроватью ее огромная детская фотография. Настоящий постер в красной рамке. Помню, когда мы в первый раз там ночевали, я чувствовал, что маленькая Яара наблюдает за нами, и это придавало происходящему пикантный привкус извращения. С постера смотрела прелестная девочка: бант в каштановых волосах, озорной и не такой уж наивный взгляд, белеющие из-под синих джинсовых шорт коленки… Очень красивая фотография. Но ее красота не объясняла огромных размеров постера и того факта, что он продолжал висеть в комнате Яары, хотя детство ее давным-давно миновало.

– Не ищи объяснений, Юваль. Я оставила эту фотографию на стене просто потому, что она поднимает мне настроение, только и всего, – сказала она.

Поездки к родителям в Реховот тоже поднимали ей настроение. Яара не понимала, почему, собираясь навестить своих в Хайфе, я каждый раз мрачнею. И испускаю вздох облегчения, едва сев в машину, чтобы вернуться в Тель-Авив. Да, в родительском доме Яару действительно встречали как принцессу. У нее было три старших брата, которые ее обожали и шумно радовались ее приезду. Она поддразнивала старшего брата, поглаживая его солидное брюшко: «Тебе еще удается разглядеть свои ноги?» Потом обнюхивала выбритые щеки среднего и говорила, что от запаха его лосьона ее аж в дрожь бросает – честное слово! Наконец, с младшим она обменивалась особым, с детства привычным «лебединым поцелуем»: каждый прижимался шеей к ложбинке над ключицей второго.

Братья наперегонки осыпали ее комплиментами и старались ей угодить. Но ни один из них не мог соперничать с отцом, который на работе был ее строгим начальником, а дома – горячим почитателем. Все это внушало Яаре несокрушимую веру в свои женские чары и помогало ей овладеть искусством манипуляции противоположным полом. Тем не менее во всем этом было нечто, принижающее ее, как будто ей навязывали роль гейши, опутывали ее шелковыми нитями, от которых она, пожалуй, была бы не прочь освободиться.

Дома ее называли «деточкой». Яара посещала курсы по гендерной идентичности, рассуждала о независимости, феминизме и самореализации, обладала собственным мнением почти по каждому серьезному вопросу, но родные продолжали называть ее деточкой и относились к ней с восхищением, в котором проскальзывали покровительственные нотки.

Она этого не сознавала. Ей нравилось, что ее называют деточкой, нравилось ездить по пятницам к родителям на ужин, а я любил ее и подозревал, что осуждаю ее родных только потому, что завидую этой семье – веселой и дружелюбной, в отличие от моей. В любом случае я знал, что скоро Яара накопит девяносто одну тысячу долларов, встанет на эскалатор в аэропорту Бен-Гурион, помашет на прощание отцу и братьям и улетит в Лондон, навстречу мечте. Рано или поздно я присоединюсь к ней в уютной теплой квартирке, которую она снимет в районе Голдерс-Грин, потому что полезно иметь рядом человека, свободно говорящего по-английски. Разумеется, мы по-прежнему будем парой…

У меня всего пять или шесть фотографий взрослой Яары. И только на одной из них мы сняты вместе – на экскурсии по Хайфе, которую я для нее устроил.

Мы с Яарой встречались всего несколько недель, и мне хотелось показать ей, что Хайфа –