Демиургия. Рассказы - Виталий Орехов

На кафедру, из-за которой так неожиданно вышел давеча Алексашкин, опять взошел председатель.

– Господа, мы прослушали оба мнения, и по уставу сейчас будет положено второе и окончательное голосование, результаты которого и будут зачтены присутствующими в собрании заседателями от Государственного Совета и Правительствующего Сената, – он выдохнул, – итак, господа предводители губернских дворянств, кто поддерживает прожект реформы, коею мы сегодня здесь обсуждали?

Некоторое время произошло замешательство. Хотя всем и понравилась речь Алексашкина, но все-таки дворяне замешкались. Алексашкин первым поднял руку. Он знал, что именно заинтересует дворянства: «…теперь наше благословенное правительство предлагает сделать маленькое послабление, малюсенькое, на ваших капиталах и землях которое, господа, оно отнюдь не скажется…» Подняв руку, он заставил себя не смотреть в зал, чтобы у дворян не было ощущения, что он их подзывает. Но вот руку поднял Канибацкий, вот Алексашкин краем глаза увидел, что и Безруков тянет свою худенькую ручонку, еще дворяне, спереди, непонятно, только, сколько их было за Алексашкиным.

– Итого, – произнес председатель, у нас четырнадцать голосов за реформу. «Проиграл! – пронеслось в голове у Гродненсца, – проиграл!» В зале послышался шепот.

– Теперь, предводители губернских дворянств, я попрошу поднять руки тех, кто против прожекта реформы.

В зале на этот раз смятения не было. Алексашкин сидел, положив руки на голову. Он корил себя, спрашивая, и чего он, собственно ожидал?

– Итого, – подсчитав голоса, подвел итого председатель, тринадцать голосов против реформы.

– Сколько? – вырвалось у Алесашкина, – Сколько?

– Тринадцать, господин предводитель, и я попрошу Вас больше не выкрикивать нечего с места, в противном случае, вы будете выдворены с заседания и будет ждать его окончания в вестибюле, – сказал предводитель, обратившись к Алексашкину, потом к залу, – порошу поднять руки тех, кто воздержался от голосования. Таковых должно быть ровно двое, в противном случае результаты этого голосования будут аннулированы.

Руки подняли как раз двое: Мальцев и Меньшиков.

…

Следует сказать несколько слов о дальнейшей судьбе прожекта. Долгорукий и Ракитин приняли во внимание результаты голосования и на заседаниях своих ведомств доложили, что дворянство в целом согласно с реформой. Но потом прожект был на некоторое время отложен, поскольку у одного из авторов реформы Лорис-Меликова появился новый прожект еще боле невиданного для России устройства – проект Конституции. Зимою 1881 г. он был закончен как проект, и Его Величество постановил проект реформы по земствам рассмотреть после того, как Государственный Совет назначит слушания по Конституции. 1 марта 1881 г. Государь Император Александр II поехал подписывать число к рассмотрению Государственным Советом Конституции. Но обстоятельства сложились другим образом.

Март-апрель восемьдесят первого года запомнились свертыванием всех реформ. Правительство Александра III и К. Победоносцева свернуло все проекты либеральных реформ Александра II. Для России наступила совсем другая пора.

Разговор

(без сюжета)

– А что если, – он привстал со стула, – что если весь мир — клетка?

– Ну, это не ново, почитай «Гамлета»…

– Да нет, ты не понимаешь. Я в другом смысле. Что, если само человеческое сознание ограничено рамками, выйти за которые не позволяет что-то, вроде, закона, насильственно ограничивающего человеческую тягу к познанию.

– То есть?, – он нахмурился, – я тебя не понимаю… Какие рамки? Морально-этические что-ли? Видишь ли, созданию огнестрельного и радиационного оружия это не помешало…

– Сильнее. Сильнее, чем морально-этические! Морально-этические нормы, по сравнению с этими рамками – ясли. В самом устройстве познания есть что-то такое, что ограничивает его. Ну, грубо говоря, представь. Есть лужа. В луже сидят лягухи. Лягухи познают лужу. Они познают лужу во всех трех измерениях, во времени, они знают, что там можно скушать, чего надо бояться летом, чего зимой, где идеальное место для метания икры, где для спаривания. Некоторые, особо умные лягухи, пытаются объяснить лужу, выяснить, почему она жидкая, почему сверху светит свет, конечно, все это в лягухином понимании, а вот за пределы лужи никто не вылезает, потому что лужа ограничена. И, казалось бы, ничего нет сложного в том, чтобы выпрыгнуть на берег, и увидеть все величие мира, но нет, лягухи живут в луже и познают лужу.

– А с человеком как? Это выход в безвоздушное космическое пространство, что-ли? Так это реально…

– Нет, ты меня извини, но это все, все вокруг — лужа. И космос – тоже. Все, что мы видим, все – лужа, потому что мы не можем видеть того, что вне ее пределов! Мы даже помыслить не можем, какой мир, сознание у нас лягухино… Это закон, сильнее, чем инстинкт самосохранения, поскольку затрагивает сам разум человека! И хотя это очень просто – взять и выпрыгнуть из лужи, нет, никто этого никогда не делает, мы просто не можем, не видим.

– Это сложно представить.

– Сложно, конечно. Я бы даже сказал, что в человеческом, не в лягухином понимании – невозможно. Ну как, как может быть что-то другое. Мы даже четвертое измерение представить не можем, не говоря уже о более широком мире. Потому и невозможно. Более того, тебе скажу, мир познаваем. Он ограничен рамками лужи.

– Как насчет почитать Гексли, друг?

– Я знал, что ты сравнишь меня с гностиками. Но я про другое. Да черт с тобой, даже пусть человек невероятно убог и он даже лужу познать не может, тогда мне и Гексли читать не придется, правда? – он хитро улыбнулся.

– Хм, я просто предложил… Но слушай, а если одна лягушка выпрыгнет-таки?

– Если она выпрыгнет, она никогда не вернется в лужу. Зачем? Снаружи интереснее, я думаю. Аха, у нее был шок, когда она познала, как выглядит другой, внешний мир. Если она, конечно, в него поверила…

– Нет, только не это… Джонатан Ливингстон рассуждает о Вопросе веры?

– А как же? Я тебе вот что скажу, почти любой ученый — это настоящий ортодокс, безгранично верующий человек, даже на примере математики возьмем. Что такое 9 аксиом, если не символ веры, и кто такой Евклид, если не пророк их? Так что, вероятность, что за пределы лужи выпрыгнет ученая лягуха, стремится к абсолютному нулю.

– А кто тогда?

– Счастливчик или просто случайный человек. Или… я не знаю, кто.

– И ты допускаешь возможность, что кто-то случайно «вышел за пределы» и больше не вернулся?

– Ты все очень узко понимаешь, но я ее не исключаю. Мы можем даже этого не заметить, опять же в силу узости нашего сознания, но идея такова, да, и вот, я ее сейчас развиваю.

– Забудь о ней, ты не Ницше, тебя не будут читать.

– Да я для себя… – как-то тихо он ответил.