И хватит про любовь - Эрве Ле Теллье

чья очередь идти наполнять бутылочку, восхищаться первыми шагами и первыми словами ребенка, а потом они постареют, но вместе стареть не страшно. Он рассказывает, как Пьетта станет великим архитектором и воздвигнет здания из стали и стекла в Берлине, Лондоне, Токио. “И станции метро, – подсказывает Пьетта. – Я хочу строить метро”. Ладно, метро так метро.

Пьетта легла на сухую траву и закрыла глаза, чтобы лучше слушать Тома, его теплый ласковый голос описывает их будущую жизнь год за годом. “Мы будем путешествовать, поедем с детьми на греческие острова”, “Ты прочитаешь им «Одиссею»? – спрашивает Пьетта. – Покажешь им дельфинов, летучих рыб?”, “И в Эгейском море я научу Клер плавать?” – “Да. Да”, – каждый раз отвечает Тома.

Потом Пьетта встает, они обходят вокруг бассейна, она обнимает Тома. Вода вытекает через желобок на краю резервуара, и они идут дальше вдоль ручья, пока не доходят до густых зарослей кустарника и похожего на Пон-дю-Гар в миниатюре каменного акведука.

Акведук пересекает глубокий овраг и доставляет воду в большую цистерну в Сент-Ансельм‐де-Монтегю. Он очень узкий (по верху едва пройдет один человек) и высокий (метров шесть или семь), а внизу под ним отвесные белые скалы.

Пьетта прошла несколько метров по парапету. Тома остался позади и протягивает ей руку, но она уже слишком далеко. – Хватит, Пьетта! Это опасно.

Она оборачивается, стоя на каменном мосту, на самом краю пропасти. – Думаешь, я смогу вырастить нашего ребенка? – спрашивает она слабым голосом, и эта слабость пугает Тома. – Ты же знаешь, я больна. – Знаю, Пьетта.

Да, он знает. Маниакально-депрессивный психоз, биполярное расстройство, гипомания, циклотимия – он выучил все термины вместе с Пьеттой. Как и все названия лекарств из сумочки, которую она повсюду возит с собой: карбонат лития, ламотриджин, бензодиазепин и всякие другие. – Пьетта, иди назад! Пожалуйста. – Эта болезнь – такая гадость, Тома, ужасная гадость. Во мне все перепутано, одна часть меня здоровая и не завидует тем, у кого все в порядке, а другая – завидует, и это ужасно. Разве когда‐нибудь у меня еще будет такой же счастливый день, как сегодня?

– Будет, Пьетта, клянусь. Иди назад.

– Ты успокаиваешь меня, Тома, и я тебя люблю, и мои родители тебя любят, они хотят, чтобы ты меня спас, потому что у них самих это никогда не получалось. Почему мне иногда так хочется быть одновременно и живой, и мертвой? Почему?

– Не пугай меня, Пьетта, я люблю тебя!

– Я, честное слово, не хочу умирать.

Пьетта хватает протянутую руку, Тома притягивает ее к себе и крепко обнимает, пропасть далеко позади. Оба плачут. Она еще дрожит.

– А если болезнь унесет меня, ты позаботишься о детях?

– Замолчи. Мы придем посмотреть на этот акведук лет через пятьдесят, вместе с детьми и внуками.

– И с правнуками?

Пьетта дрожит, потом стихает. Они идут к дому, там праздник, там уже танцуют гости. Тома оборачивается и смотрит на каменный акведук, на лощину и оливы под солнцем, чистый Сезанн. Больше он его никогда не увидит.

Вся его любовь не сможет спасти Пьетту, одолеть ее смертную тоску. Все двадцать пять лет практики, весь путь Тома, его знания и искусство будут нацелены на одно: на то, чтобы спасти жизнь мертвой женщины. Психоанализ помог ему обрести почву под ногами, но смириться он не смог никогда.

Тома снова ставит фотокарточку на свой стол. Если бы Пьетта на миг обернулась, она бы увидела нежную улыбку на губах Тома. Что‐то изменилось, раз он теперь может вспоминать о ней с радостью.

Эпилог

Пройдет какое‐то время. И сделает свое дело. Год, два, может, больше. В парижском зале New Morning будет проходить званый вечер. Ив Жанвье закончит книгу “Абхазское домино”, которая будет называться не так. Ив послушается совета Анны: в заголовке будет “любовь”. Эта книга – или какая‐то другая – позволит ему, как сказал его издатель, встретиться наконец со своим читателем. Выход в свет этой книги и послужит поводом для торжества.

Здесь соберутся и все остальные – в алфавитном порядке: Анна, Луиза, Ромен, Стан, Тома. Присутствие каждого будет иметь свое оправдание.

Анна получит дома, на улице Эразма, приглашение неделей раньше, в субботу утром. Поскольку на конверте будут напечатаны только ее имя и адрес, Стан по привычке вскроет безымянное письмо. Имя Ива Жанвье на картонной карточке неприятно его поразит, и он поспешно, но стараясь не выдать себя, передаст ее жене. Она поставит на стол свою чашку и, как увидит Стан, точно так же притворится равнодушной. Он будет благодарен ей за эту тактичную ложь.

– Ив Жанвье? Мой знакомый. Я пойду, – только и вымолвит она.

Но, произнося это имя, внутренне вздрогнет.

Стан провокационно скажет: – Я с тобой. Попросим кого‐нибудь посидеть с детьми.

Анна ничего не ответит и заговорит о другом. А минуту спустя уронит чашку.

Луизу приведет Тома. Он познакомится с Ивом годом раньше, когда во время автограф-сессии попросит его подписать ему книгу. Услыхав его имя, писатель поднимет голову и с ироничной улыбкой спросит: – Не вы ли психоаналитик одной моей знакомой? – Она прекратила анализ, – ответит Тома.

С того дня между ними завяжется настоящая дружба. Но всякий раз, когда Ив заведет разговор об Анне и о том, как он все еще тоскует по ней, Тома будет хранить молчание.

Присутствие Ромена тоже легко объяснимо. Он незадолго до этого возглавит научно-популярную серию в том же издательстве, с которым работает Ив. Он с удивлением увидит на вечере Луизу. К тому времени он и сам задумает снова жениться. Имя будущей мадам Видаль – Наталия Васильева, ей двадцать девять лет. Луизе она с первого взгляда не понравится. Время покажет, что она отчасти была права.

По окончании торжественных речей, когда на сцену выйдут музыканты-клезмеры, друзья Ива, Анна извинится и на минуточку отлучится. А едва оставшись одна, выудит из сумки потрепанный конверт. В нем листок со стихотворением, который она много раз перечитывала.

* * *Свить вилланеллу мне пришло желаньеО том, как время тает без следа,Пою для Анны милой на прощанье.О том, что времени сродни страданьеИ что любви недолог срок всегда,Свить вилланеллу мне пришло желанье.Грядущего неясны очертанья,В тумане дней летучих череда.Пою для Анны милой на прощанье.Мне не страшны ни бури, ни скитанья,Не нужно ни забрала, ни щита.Свить вилланеллу мне пришло желанье.Даю одной лишь жизни обещанья.Без страсти жить – слепая нищета.Пою для Анны милой на прощанье.Ей боязно привычки рушить зданье.Поэта Дилана[23] тропа тверда.Свить вилланеллу мне пришло желанье,Пою для Анны милой на прощанье.И хватит про любовь.