Тысяча акров - Джейн Смайли

– Нам надо поговорить.

Я выпрямилась и пошла наверх, обратно в кухню. Губы пересохли. Муж уже позавтракал и теперь заводил грузовик. Разворачиваясь, он помахал мне. Джесс поднялся из подвала.

– Помочь тебе перенести остальное? – спросила я.

Когда мы подъехали к их дому, первое, что я услышала, открыв дверцу машины, был разъяренный крик Гарольда:

– Ты почему оставил опрыскиватель на поле?

И дальше что-то нечленораздельное.

Из-за угла появился Лорен, а я, поймав себя на том, что откровенно пялюсь на него, скорее улыбнулась. Он смущенно улыбнулся в ответ. Мы с Джессом вошли в дом. Через окно кухни было видно Гарольда. Он неторопливо направлялся к сараю, пиная по пути комки грязи, но, стоило появился Лорену с гаечным ключом в руке, как он резко развернулся и пошел на сына, вытянув руки, будто намереваясь ударить его или задушить.

– Вот черт! – выругался Джесс и поспешил на улицу.

– Гарольд! Папа! Стой! – закричал он и схватил отца за руку.

Я отвернулась от окна и стала перекладывать куски мяса в бумажный пакет. Морозильная камера был отодвинута от стены и раскрыта настежь. От нее воняло кислятиной и еще немного мясом и кровью.

Дверь распахнулась, и Джесс втащил на кухню Гарольда. Лицо у того было багровое.

– Сядь! – рявкнул Джесс и чуть не силой усадил отца на стул. – Это я! Я сказал Лорену оставить опрыскиватель на поле. Я виноват! А от него отвяжись!

Я испугалась, что сейчас Гарольд набросится на Джесса с кулаками, но он только сердито пыхтел и недовольно поглядывал на сына.

– Джинни, у меня скверный характер, что правда, то правда, – произнес он деревянным голосом, не глядя на меня. – Прошу прощения.

Джесс сложил в пакет остатки мяса и пару ярких брикетов замороженного шпината и зеленой кукурузы.

– Лучше б ты перед Лореном извинился, – пробормотал Джесс.

Гарольд вытащил из кармана огромный желтый платок и звучно в него высморкался, потом убрал и внимательно меня осмотрел. Я стояла посреди кухни с пакетом замороженного мяса, уже готовая поскорее убраться восвояси. Гарольд наклонился ко мне и доверительно прошептал:

– Знаешь, Джинни, что-то последнее время младший сильно меня раздражает. Конечно, он того не заслуживает, сам вижу, но стоит мне на него взглянуть, просто с катушек слетаю. Меня бесит, как он ходит, как он говорит, как подпрыгивает, стоит к нему приблизится. Видела, как он разжирел? Эти его вечные «да, сэр», «нет, сэр»… Аж трясет! В прошлом году жили с ним душа в душу, а теперь смотреть на него не могу. Думаю, Джесс во всем виноват.

– Нет, Гарольд, – вмешался Джесс. – Ты сам виноват. Надо контролировать свои чувства.

– Джинни, да я и не спорю. Знаю, что не мастер себя контролировать, – хитро проговорил он и посмотрел на меня, будто ожидая, что я начну его разубеждать.

– Пожалуй, я согласна с Джессом. Пожалуй, Гарольд, ты мог бы лучше себя контролировать, если захотел.

Не прекращая улыбаться, он поднялся и направился в гостиную, бросив на ходу:

– Тебе сложно судить, у тебя же нет детей.

Джесс гневно покачал головой и пошел к двери. Пикапа Лорена нигде не было видно, видимо, он умчался за опрыскивателем. Мы сели в грузовик Гарольда, и я спросила:

– Что происходит с нашими отцами?

– Про Ларри не знаю, а Гарольд просто ломает комедию, как обычно. Подозреваю, не так уж он и зол на Лорена. Просто любит всех за нос водить.

Джесс завел мотор.

– Ради чего ты терпишь его выходки? Вдруг все впустую.

– Ради большой фермы и шанса управлять ей как мне вздумается.

– Ты шутишь?

– Слушай, Джинни, – заговорил он, когда мы выехали на асфальтовую дорогу, – мне тут пришло интересное письмо. Ты в курсе, что у нас в штате есть ассоциация фермеров, практикующих органическое земледелие? Это те, которые никогда не использовали химикаты или отказались от них лет десять-пятнадцать назад. Впечатляет, да? Про них, конечно, не пишут в газетах, над ними смеются, им всячески мешают, но дело-то их живет. Ассоциация растет. Я узнал, тут недалеко, рядом с Сак-Сити, есть один парень. Хочу съездить к нему, поговорить. Можешь составить мне компанию.

Я вздохнула и закатила глаза, Джесс рассмеялся и наклонился ко мне так близко, что я почувствовала его запах.

– Пару дней назад ты был весь в сомнениях, – проговорила я, поджав губы.

– Тогда я еще не знал про их ассоциацию. Теперь все изменилось! Это объединяет две половины моей жизни в единое целое.

– Пока Гарольд жив, он не допустит…

– Увидим. Я ему прямо говорю о своих взглядах, и он не ругается, а слушает.

Мы подъехали к нашему дому. Вокруг никого.

– Ты такой непрактичный, – покачала я головой. – И мне это нравится.

Когда мы входили в дом, он ущипнул меня тихонько пониже спины. Я рассмеялась и добавила:

– Нет, правда. Ты всех нас изменил. Приехал и перевернул здесь все с ног на голову.

Я отдала ему свой пакет и принялась убирать со стола, он стоял и смотрел на меня – я чувствовала это спиной – а потом спустился в подвал. Он был здесь, рядом, и у дома будто появилась душа. В его незримом присутствии даже обычные домашние дела доставляли мне щемящее удовольствие и приобрели особый смысл.

Все события того дня и следующего утра пролетели мимо словно рекламные объявления, расклеенные по стенам тоннеля, ведущего к долгожданному полудню, к долгожданной встрече. Я свозила отца на осмотр ко врачу; правда, что у него, так и не узнала, он за всю поездку не проронил ни слова, а в приемной, как назло, даже дежурного не оказалось. Пообедала с Таем, а потом помогала ему в свинарнике с новорожденными поросятами. Надо было вырвать им острые верхние клыки, чтобы они не могли поранить себя или других, и подрезать хвосты, чтобы они не жевали их друг у друга и не заносили инфекцию. Свиноматкам все это не нравилось, но надо было ловить момент: первые несколько дней после рождения поросята почти не сопротивляются и только и делают, что спят. Мы кастрировали не меньше двадцати кабанчиков. К ужину с нас ручьями тек грязный пот: вентиляторы в свинарнике почти не спасали, так что, когда я вошла в гостиную с включенным кондиционером, меня пробрала дрожь. Душ, макароны с сыром на ужин и в кровать засветло.

Я лежала без сна в душной темноте, обнаженная, укрытая лишь простыней. То и дело приподнимала ее и смотрела на себя: на голубоватую бледную кожу, на груди с темными сосками, на сужающиеся округлые треугольники ног, оканчивающиеся торчащими вверх ступнями. Смотрела, и думала о сексе с Джессом Кларком, и чувствовала, как тело накрывает возбуждение: соски напрягаются, влагалище набухает и раскрывается, губы и подушечки пальцев становятся настолько чувствительными, что ощущается каждый их изгиб. Я повернулась на бок, груди прижались друг к другу. Слегка откинула простыню и увидела себя: все то же привычное тело, все те же привычные движения. Повернулась на живот, чтобы не смотреть, и уткнулась в подушку. Эти мысли, непривычные и волнующие, одновременно притягивали и отталкивали. Я начала погружаться в сон, возможно, чтобы поскорее от них отвязаться.