Его птичка - Любовь Попова

Сладенькие Тамара и Алексей — родители, быстро заметили психическое отклонение и сдали меня, как раз одному такому веселому мозгоправу.

Я прекратил охоту, направив желание все знать в медицинское, вполне безопасное русло, но любовь и доверие родителей так не вернул.

 Они просто напросто боялись, что однажды я вспорю брюхо им. Отец со временем принял меня, а вот мать. Всех благ ей в общем.

— Даже не пошутишь? — резко повернул ко мне голову Новиков, пока мы ждали лифт.

— Не понимаю, о чем ты, — пожал я плечами. — Ну, достала твоя мать куклы твоей троюродной сестры, когда-то у вас гостившей. Что такого?

Леха долго не отрывал от меня взгляда, пока двери лифта не открылись и мы не вошли в кабину.

— Спасибо, — улыбка коснулась его округлого лица.

— Ерунда. Мы все покалечены родителями.

— Кстати о родителях, — улыбка приятеля превратилась в оскал, и я знал, что он скажет. Рука в кулак сжалась неосознанно.

— Как там твой, — он сделал многозначительную паузу и приподнял бровь, — малыш.

Я не стал спрашивать, как он связал одно с другим, а просто резко прижал его к металлической стенке и взял за грудки.

— Она мне не дочь.

— И что даже папочкой не называет? — совсем потерял страх, не иначе.

 Очевидно, он считал эту шутку забавной, правда, когда голова столкнулась с твердой поверхностью лифта, глумливая харя стала извиняющейся.

— Не называет, — зашипел я, и, рубанув по кнопкам лифта, сделал шаг на выход, пока этот идиот стонал и сползал на пол.

Я тяжело взглянул на медсестер, с любопытными улыбочками наблюдавших за нашей короткой перепалкой. Они конечно подобрались, увели взгляд, но я-то понимал, что уже спустя полчаса вся больница будет гудеть пчелиным роем. Обсуждать причины ссоры. А кто-то наверняка ухмыльнется, и не прерывая работы пошутит: «Милые бранятся, только тешатся».

— Ладно. Ладно! Погорячился, — крикнул вдогонку охамевший Новиков, тяжело поднимаясь. — В пятницу-то придешь?

Я остановился, и напряг челюсти, сдерживая желание послать приятеля в задницу.

— Придем, — проворчал я через плечо, и направился к ординаторской, на ходу кивая знакомым.

* * *

Ночь прошла быстро. Одна пересадка, занявшая почти три часа, девочка с отрезанным пальцем и алкаш с желтухой. Последний уже не жилец, но тем не менее его подлатают и снова выпустят в большой мир. Доживать последние дни возле мусорного бака.

Лицемерие врачей? Недосмотр государства? Плевать. Главное работа выполнена, пациент жив, а как только его увозят из больницы, моя ответственность заканчивается.

Гораздо позже, под утро когда первые лучи солнца коснулись здания больницы и конкретно окна на котором я и засел, мне на телефон пришло очередное сообщение. Я был еще в в хирургической форме и по окончанию операции все-таки спросил у Ани, как она добралась, хотя лишь взглядом проводил с балкона такси, унесшее ее домой.

Все таки гололед, а она вышла в ночь. Анька написала что с добралась с ветерком и в ответ поинтересовалась, как прошла операция.

«Нормально».

Все. Больше писать нам было нечего. Я долго думал, что еще сказать. Я вообще дико не любил безличное общение. Правда, иногда мне приходила в голову мысль таким образом порвать отношения, узел которых требовалось развязать уже давно.

Его вообще не стоило завязывать.

Леха прав.

Разница в возрасте была велика, это сопрягалось проблемами интересов.

Должно было, но нет.

И все же Аня была юной, наивной, а я циничным и уже за тридцать. Но даже не это было проблемой. Аня влюбилась, я видел это в ее больших глазах, в каждом движении, в каждом «Конечно приеду» после которого она мчалась ко мне в любое время дня и ночи, отрицая собственную гордость и принципы.

Я не хотел причинять ей боль, но в данном случае анестезиолог не появится и не введет вещество, уносящее в мир грез и беспамятства. Нам придется расстаться, чтобы она нашла себе подходящего по возрасту и интересам парня, а я наконец перестал заниматься этой бабской хренью и сосредоточился на исследованиях и будущих испытаниях.

Только вот, бросить малышку пока не представлялось возможным. Её послушание, восхищение, готовность в любой момент сесть на мой член в шпагате, все это было охренеть, как круто. И избавляться пока от этого кайфа не хотелось.

«В чем ты?»

Набрал я сообщение, и ударился об стекло затылком с мыслью: «Дебил», и тут же вернул взгляд в экран смартфона. Что ответит?

«Могла бы быть обнаженной, а так, в той самой пижаме».

 Я улыбнулся. Та самая пижама. Я снимал и надевал на Машку эту вещицу несколько раз, прежде чем снять окончательно и превратить милую девочку в свою птичку, жаждущую грубых ласк.

 «Покажи».

 Фотография пришла не сразу, словно Анька обдумывала демонстрировать ли мне тело. Как будто я уже не знаю его вдоль и поперек. Да, черт возьми, я даже был внутри, лишил ее ненужного Аппендикса.

 Телефон завибрировал. Мне хотелось взвыть и сорваться с места, когда я увидел силуэт небольшого полушария в вырезе серой пижамки.

 «Еще».

 Пальчики подтягивают ткань и видно животик.

 «Еще».

 Упругая попка появляется в кадре.

 Еще. Еще. Еще.

 Мне хотелось больше. Еще больше. Хотелось увидеть все ее тело, вживую наблюдать, как медленно она раздвигает свои ножки. Невообразимо широко. Открывая вид на такую нежную, розовую плоть, запах которой просто сводил с ума.

 Я взглянул вниз. Дерьмо. Форменные штаны чётко обрисовали силуэт распирающего их члена.

 «Я хочу тебя».

 Как будто могло быть иначе, при мыслях об этой гибкой девчонке. Но утро было близко, а значит ей вскоре идти на занятия в универ. Ими она не пренебрегает даже ради меня.

 Получив еще одну фотографию, где ясно обозначился влажный, острый сосок, я не выдержал.

 Еще немного. Ты обязательно сможешь закончить эти отношения и завтра, или в субботу после дня рождения Новикова, или после нового года.

 У меня давно бродила мысль показать Ане рождественский Лондон, сияющий красками и традиционной католической атмосферой праздника.

 «Я пока свободен. Могу отвезти тебя на учебу».

 Телефон замер, как и сердце. В голове стучала кровь, ожидание было мучительным. Одно ее слово, и я сорвусь, чтобы распластать её крепкий зад по кожаному сидению тачки.

 Новой, старая, так и осталась в истории, подшитой к делу о сентябрьской аварии.