Звездный билет - Василий Аксенов

На шоссе в лужах плывут облака. Я вспомнил тот день, когдавлюбился в Галку. Она думает, что я влюбился в нее на школьном смотре, когдаона кривлялась в какой-то дурацкой роли. Пусть она так думает, черт с ней. Мнетеперь все равно, что она думает. А влюбился я в нее весной. Я был один. Небульваре в лужах плыли облака. Я увидел это, словно первый раз в жизни, ипонял, что влюбился.

***

Снова было собрание. За столом сидел какой-то деятель.Председатель предложил соревноваться за звание бригад коммунистического труда,то есть экипажей коммунистического труда. Мы все проголосовали «за».

***

Игорь поймал немецкий джаз. Нас дико болтало, и дождьхлестал по стеклу, а где-то в чистой и теплой студии какой-то кот слащавогнусавил «Майне либе ауген». Я ненавижу зги мещанские подделки под джаз. Игорьсплюнул и поймал трансляцию из Ленинградской филармонии. Мы шли в тем ноте иволны нас подбрасывали под звуки симфонии Прокофьева.

Из кубрика доносилась песня «Тишине». А потом другая песня,«Ландыши».

Это Стебельков учил Ильвара.

***

Как-то за обедом, когда Володя вытащил бутылку и стал всемразливать, я сказал:

– Люди будущего!.. Ребята, мы с вами люди коммунизма.Неужели вы думаете, что сквозь призму этой бутылочки перед нами открываетсясияющее будущее?

– А что ты думаешь, в коммунизме херувимчики будутжить? – спросил Игорь. – Рыбаки и в коммунизме выпивать будут.

– Ребята, – сказал я, – вы мне все оченьнравитесь, но неужели вы думаете, что мы с вами приспособлены для коммунизма?

В кубрике стало тихо-тихо.

– Оригинальный ты уникум, – сердито сказалСтебельков.

– Подожди, Володя, – сказал Игорь. – Ты пронаше соревнование, что ли? – спросил он меня.

– Да.

– Разве мы плохо работаем? – проговорил Антс.

– Оригинальный ты уникум, Димка! – закричалВолодя. – Ты что думаешь, если мы пьем и матюкаемся?.. Рыбаки всегда… Этотрадиция… Ты на нас смотри с точки зрения труда.

– Да разве только труд? – закричал я вответ. – Трудились люди во все века и, по-моему, неплохо. Лошадь тожетрудится, трактор тоже работает.

Надо думать о том, что у тебя внутри, а что у нас внутри?Полно всякой дряни. Bзять хотя бы нашу инертность. Это черт знает что.Предложили нам соревноваться за звание экипажей комтруда, мы голоснули, и все.Составили план совместных экскурсий. И материмся по-прежнему, кубрик весь захаркали,водку хлещем.

Меня страшно возмущает, когда люди голосуют, ни о чем недумая.

В кубрике опять стало тихо-тихо. Не знаю, зачем я затеялэтот разговор, но меня страшно возмущает, когда люди на собраниях поднимаютруки, а сами думают совсем о другом в этот момент. Что мы, роботы какие-нибудь,что ли?

Игорь взял бутылку и вылез на палубу. Вернулся он безбутылки.

– Еще один шаг к коммунизму, – бодро сказал я.

– А иди ты! – вдруг заорал Игорь. – Надоел тымне по зеленые лампочки со своими сомнениями.

– Зря ты бутылку выбросил, я бы сейчас хлебнул, –сказал я нарочно, чтобы он еще больше взбесился.

***

Все это я вспоминаю сейчас, лежа на своей койке в кубрике.Качается лампочка в проволочной сетке, храпят ребята. Мы все лежим в нижнембелье.

Мокрая роба навалена на палубе. Мы возвращаемся изэкспедиционного лова.

Пять дней мы тралили в открытом море за Синим островом. Мыстрашно измотались. Синоптики наврали. Все пять дней хлестал дождь, и волнениебыло не меньше пяти баллов. Я понял теперь, почем фунт кильки. Я так устал, чтодаже не могу спать. Я лежу на своей койке, и мысли у меня скачут, каксумасшедшие. Я член рыболовецкой артели «Прожектор».

Нас встречают, мы видим толпу на причале. Нас встречаетпочти весь колхоз, как будто мы эскадра Колумба, возвращающаяся из Новогосвета. На причале весь генералитет и те, кому делать нечего, и жены нашихребят, а для меня там есть Ульви. Мы стоим в мокрой одежде вдоль правого бортаи смотрим на берег. За эти пять дней на берегу облетели почти все листья.

Ребята целуют своих жен. Хорошо бы и мне сейчас кого-нибудьпоцеловать, но Ульви кивает мне издалека. Чудачка, влюбилась в меня. Что онанашла во мне такого? Не буду я к ней больше приставать. Пусть найдет себестоящего парня, который будет думать только о ней.

Мы разгружаем сейнер, поглядывая, как разгружаются 93-й и80-й.

Кажется, мы опять их обставили. Нам просто везет.

У Игоря красивая жена. Они так счастливы, что больно на нихсмотреть.

Впрочем, ему двадцать семь лет, а мне семнадцать!

– Заходите вечером, ребята, – говорит Игорь.

Это, значит, у него такая программа, чтобы мы были всегдавместе, как экипаж коммунистического труда.

– Заходите, пожалуйста, – крайне любезно приглашаетнас его жена.

– Угу, зайдем, – отвечаем мы.

Если мы когда-нибудь к нему и зайдем, то только не сегоднявечером.

Скорее всего зайдем к нему завтра утром, перед отъездом наэкскурсию. Завтра мы едем на экскурсию в Таллин.

Мы идем втроем с причала – Алик, Юрка и я. Хорошо бынам сфотографироваться вот так втроем в резиновых сапогах и беретах. У менябородка уже почти такая же, как у Альки. У Юрки слабоватая бородка. Юрка елепереставляет ноги.

– Не могу, пацаны, – говорит он. – Море бьет.Вот уж никогда не думал, что так будет.

– Может, еще привыкнешь, – успокаиваю я его, но онтолько машет рукой. А Альке все нипочем, он обнимает нас за плечи.

– Мальчики, я стихи сочинил про Синий остров.

Синий остров –

Это остов

Корабля.

Очень просто –

Ребра, кости,

Нет угля.

На норд-осте

Виден остов

Корабля.

Мы к вам в гости.

Эй, подбросьте

Нам угля.

– Деградируешь, Алька, – говорю я сердито. Мне егостихи когда-то помогли, но Юрке сейчас вряд ли это нравится.