Рокоссовский. Терновый венец славы - Анатолий Карчмит

Эти многочасовые причитания дочки сводили Юлию с ума. Наконец под утро следующего дня они обе уснули. Но и во сне глубокая душевная травма заставляла ребенка плакать.

Утром Юлия, чтобы отвлечь Аду от потрясений, отвела ее к дочери знакомой учительницы, а сама тайком решила посетить церковь. Она воспитывалась в старых русских традициях и в душе была набожным человеком. Вместе с матерью они крестили и Аду в церкви Вознесения в Кяхте.

Узнав от учительницы, что действующей церкви нигде поблизости нет, она решила посетить собор Святогорского монастыря, который был открыт для посетителей как старинный музей.

Автобус, в котором ехала Юлия, за Варлаамскими воротами повернул влево и вырвался из душного города на простор. Справа промелькнул былинных размеров вяз, поднимающий высоко в небо корявые узловатые кроны, похожие на большие натруженные руки пахаря, и вскоре автобус остановился у подножия горы.

Юлия Петровна посмотрела на распорядок работы собора и чуть не заплакала — сегодня был выходной. Она подошла к охраннику, клевавшему носом в сторожевой будке.

— Разрешите посетить собор, — взмолилась она.

— Нельзя, сегодня выходной, — буркнул охранник.

— Сделайте, пожалуйста, исключение, Я очень прошу вас. У меня арестовали мужа. Я хотела бы…

Сторож поднялся, лениво глянул на скорбный вид просительницы и сочувственно сказал:

— А?.. Понимаю.

Загремел тяжелый засов, раскрылись кованые двери, и Юлия Петровна погрузилась в приятную тенистую прохладу. Акустика собора была настолько совершенной, что каждый стук каблучков женщины отзывался длинным и объемным эхом по всему собору. Юлии даже показалось, что где-то под куполом отдается ее приглушенное дыхание. Через боковые щели окон ярко пробивались солнечные лучи. Фрески на стенах и куполах собора окружали ее повсюду.

Особый, неподражаемый мир, созданный древними строителями и живописцами, принял жену Рокоссовского не сразу. Сначала фрески показались ей расплывчатыми и бледными, однако стоило ей присмотреться повнимательней, как они начали оживать, будто выходили из стен ей навстречу.

Она остановилась перед серым двуглавым чудищем в виде страшного змея с лапами и белым брюхом, с широко раскрытой пастью, готовой поглотить что угодно. На мгновение у нее сжалось сердце и нервная дрожь всколыхнула все тело. Она вспомнила арест мужа, и эта пасть вызвала у нее приступ страха.

«Упаси нас, Господи, от всякой напасти», — сказала она шепотом, оторвав взгляд от страшилища. Она перевела свой взор на ангелов, которые под хорами сворачивали небесный свиток, усеянный звездами, похожими на полевые цветы. На этот свиток поднял голубые и печальные, словно наполненные слезами глаза, красивый, с русой головой, пророк. Он напоминал Юлии мужа. «Что будет теперь с ним, с нами? Что уготовила нам судьба?» — думала она. Ей захотелось крикнуть на весь собор: «Костя! Знай, мы любим тебя! Слышишь? Мы любим тебя!» Вместо крика она мысленно произнесла эти слова, и ее душа наполнилась неизбывной печалью и тоской.

Юлия Петровна прошла чуть дальше и на другой стороне стены увидела, как белый косоглазый ослик, похожий на конька-горбунка, по синему полю везет свою драгоценную ношу в Египет. Ей даже показалось, что прядает длинными ушами. В реке Иордан плескались золотые рыбки, апостолы с трагически напряженными лицами покоились на руках ангелов, спешащих ко гробу Богоматери; у стены выстроились сосредоточенные и мудрые старцы; торжественно распахнулись крылья ангелов, сидящих на троне воскресшего.

Юлия подошла к восточной части свода и подняла глаза вверх. Чуть соскальзывая с креста, повисло тело Христа. Голова склонилась к правому плечу, руки опущены вдоль туловища. Глядя на распятие, она опустилась на колени и, подняв глаза, наполненные слезами, сказала:

— Господи, помоги нам. Избавь нас от злых и страшных людей. Сохрани жизнь Константину Рокоссовскому… Помоги нам, Господи…

Она еще раз долгим взглядом посмотрела на Христа, прося у него покровительства, и, осенив себя крестом, вышла из собора.

Юлия поблагодарила охранника, прошла вдоль ограды собора, опустилась вниз и уселась на камне на самом берегу реки Великой.

Справа, вдоль воды, узкой полосой тянулся сероватый песок, а слева вода прижималась к самой скале, нависшей над водой каменистыми уступами, состоящими из светло-серых плит, которые были покрыты, словно крылья здешних бабочек, разноцветной бархатистой пыльцой. С плит, как слезы, стекали лилово-розовые полосы, переходящие у самой воды в нежно-зеленые подтеки.

Юлия глянула на часы: было уже далеко за полдень. Она поднялась и быстрым шагом направилась к автобусной остановке.

2

Спустя пять дней после ареста Рокоссовского комендант военного городка объявил его жене, что она должна немедленно освободить квартиру. Особисты взяли у нее подписку, что она и дочь не будут жить в Москве, Ленинграде, в столицах республик и краев. Было перечислено еще более двадцати городов, где они не должны появляться.

— Не выселяйте нас из квартиры, — умоляла Юлия. — У нас нет денег, нам некуда ехать. Дочка привыкла к школе, к подругам. Поймите нас, пожалуйста.

— Это нас не касается, — отрезал комендант, бывший сослуживец мужа. — Через десять дней в этой квартире должен поселиться новый командир корпуса.

Другого выхода не было — Юлия Петровна продала за бесценок многие вещи мужа и свои, чтобы скопить денег на дорогу. На неполном семейном совете было решено: ехать отсюда куда глаза глядят. Необходимо было соблюсти только два условия — на дорогу должно хватить денег и в том месте, куда они поедут, должен быть мягкий климат, так как все теплые вещи они вынуждены были продать. Так они оказались в городе Армавире Краснодарского края.

За мизерную плату они сняли квартиру у престарелой женщины, которой они должны были помогать ухаживать за огородом и держать дом в чистоте.

Небольшой провинциальный город жил той же жизнью, что и вся страна. Люди ходили на работу, получая скромную зарплату, строили, создавали, днем их водили на организованные митинги, где рьяно разоблачали «врагов народа», а ночами дрожали от страха: не дай бог, черная машина окажется у их дома. Лица людей, как и в Пскове, были пасмурными и серыми, словно осенняя водяная муть. Люди, будто отравленные каким-то ядом, боялись друг друга, как огня: давала о себе знать всеобщая слежка. Донос был возведен в норму жизни: если я на тебя не донесу, то ты донесешь на меня. Таким был 1937 год в Армавире.

В течение 1937–1938 годов Юлия Петровна сменила много профессий: она работала и бухгалтером на железнодорожной станции, и наладчицей на заводе высокоизмерительного приборостроения, и несколько месяцев учительницей младших классов. Но, когда соответствующие органы доводили до начальства, что она жена «врага народа», ее немедленно увольняли. Она просила, слезно умоляла оставить ее на работе, но руководители, даже те, кто ей сочувствовал, говорили: извините, от нас это не зависит. Наконец, она устроилась уборщицей на захудалой машинно-тракторной станции, где вездесущие энкавэдисты оставили ее в покое.