Реваншист. Цвет сакуры – красный - Борис Орлов

Длинная очередь «Максима» отшвырнула китайского солдата куда-то вбок. «Станкач» ударил вовремя – ни секундой раньше, ни мгновением позже. Тяжёлый пулемёт лупил длинными, выстрелов на сто, очередями, поливая китайцев свинцом точно водой из шланга. Вот он поперхнулся на мгновение – кончилась лента, но теперь уже врезали оба «ручника», а ещё через несколько секунд «Максим» вновь продолжил свою работу.

Китайцы оказались в огневой ловушке и заметались. Может быть, они были хорошими землепашцами или носильщиками, но вот солдатами они были отвратительными. Вместо того чтобы залечь и хотя бы попытаться подавить пулемёты ответным огнём, они бросились врассыпную, в тщетной надежде убежать от пули. Разумеется, это не получалось, и вскоре весь пустырь, а может быть – маленькая площадь, оказался засыпанным трупами.

Внезапно Всеволод сообразил: после такого китайские артиллеристы не успокоятся, пока не перероют снарядами и минами всю прилегающую к этой бойне местность. Они просто обязаны это сделать, иначе их свои же пехотинцы на штыки поднимут. И заорал таким дурноматом, словно ему прищемили что-то очень дорогое, интимное:

– Отходим! Отходим! Отходим!

Полувзвод откатился метров на двести – двести пятьдесят и занял оборону в районе какого-то не то склада, не то амбара, не то вообще неизвестно чего. Но у этого строения были довольно толстые глинобитные стены, в которых красноармейцы тут же принялись ковырять бойницы. А по тому месту, где они только что крошили китайцев, снова ударила артиллерия. Только теперь это были не миномёты, а лёгкие гаубицы.

Добрый час китайские артиллеристы долбили опустевшие позиции. Потом подключились миномёты, и только потом поднялась в атаку пехота. Вспомнив рассказы отца и его однополчан, Волков определил, что тут работает гаубичная полубатарея и три миномёта, классифицировать которые он не решился, не имея ни малейшего понятия, что это: очень ослабленная батарея или очень усиленный огневой взвод? Когда снова раздалось заунывное «Цилай!», Всеволод хмыкнул:

– Снаряды у засранцев, упс… Так, – повернулся он к своим подчинённым. – Второй номер мне, живо! А то я и стрелять, и диск снаряжать не нанимался.

К нему тут же подобрался самый крупный из японцев, Тамая, и принялся, пыхтя и высовывая от усердия язык, набивать патронами пустой диск.

Вдруг он прищемил палец и, отдуваясь, горячо зашептал проклятья непослушному железу.

На этот раз китайцы не мчались в атаку точно оглашённые, а шли сторожко, перебежками, прижимаясь к стенам и подолгу замирая перед очередным броском.

– Смотри-ка, – Волков толкнул Тамая в плечо. – К вечеру поумнели.

– Поумнели, – согласился японец, не поднимая головы. – Поум…

Договорить он не успел. Ума китайцам хватило ненадолго. Словно бы повинуясь беззвучному приказу, они все нестройной толпой кинулись вперёд, мешаясь и отталкивая друг друга.

Пулемёты ударили разом, щедро рассыпая свинцовый горох навстречу первой волне атакующих. Врезали винтовки: сперва – дружным залпом, а потом заполошно зачастили вразнобой. Китайцы снова влетели в огневой мешок, только теперь пулемёты работали по фронту, а стрелки с трёхлинейками – с флангов.

– Вижу, что у тебя дела в порядке, – рядом с Всеволодом возник из ниоткуда взводный Белов.

В этот самый момент парень сражался с перекошенным патроном. Наконец он в сердцах от души врезал кулаком по заевшему затвору, и тот поддался, выплюнув зажёванный патрон. Всеволод с чувством помянул мать товарища Дегтярёва, мать бывшего царского полковника Роговцева[125], матерей всех тех, кто собирал его ДП-27 и выпускал эти самые патроны, и снова принялся за расстрел китайской пехоты. Одновременно, не отрываясь от пулемёта, он буркнул:

– Охренеть как в порядке. Поддержки не ожидается в принципе или как? Нам китайские миномёты и гаубицы своими силами давить?

– Гаубицы? – насторожился Белов. – А ну-ка, что ещё за гаубицы?

Волков, всё так же не отрываясь от пулемёта, коротко доложил о гаубичной полубатарее и о трёх миномётах. Комвзвод густо выматерился и попросил продержаться не отступая «ещё хоть часок». «Во как надо! – чиркнул он себя по горлу ладонью. – Продержись, товарищ Волков, а я тебе ещё отделение пришлю и патроны. Дай слово комсомольца, что продержишься!» В ответ Всеволоду до жути захотелось рассказать командиру старый анекдот про коммуниста-пулемётчика[126], но он сдержался и лишь кивнул.

Исчез Белов так же необъяснимо, как и появился. Вот только что был здесь, а отвлёкся на секунду Волков – срезал китайского офицера, который что-то уж очень бойко размахивал саблей, – и вот нет уже комвзвода рядом. Удивляться парню было некогда: вон ещё сколько мишеней в прицеле мельтешит. И окончательно понял, что именно он пообещал, лишь тогда, когда снова заработали гаубицы. Только вот теперь нельзя было отходить.

Обстрел. Атака. Снова обстрел. Снова атака. «Сюда что, ВСЕХ китайцев пригнали, что ли?!» Обстрел. Атака…

Передышка наступила, лишь когда на полуразрушенный Куаньчэн опустился вечер. Волков оттёр потное лицо и огляделся. Возле трупа Тамая сидел Танака, с ног до головы перемазанный жёлтой пылью, и сосредоточенно набивал диск патронами. Рядом с ним лежал бледный как полотно комроты Цуда. Он умирал: осколками гаубичного снаряда ему разворотило живот.

Впрочем, и от роты тоже осталось немного. Перед последним артналётом перекличка показала пятьдесят семь человек в строю и троих тяжелораненых, которые ещё могли стрелять. Сколько осталось в строю сейчас, Всеволод не имел ни малейшего понятия. Проводить перекличку не хотелось. Где-то там, глубоко, шевелился мерзенький червячок, шептавший: «А вдруг вас всего двое и осталось?»

Волков снял с пояса флягу, поболтал в руке. О, ещё больше половины! Он прополоскал рот, потом сделал несколько маленьких глотков. Снова поболтал. Теперь половина.

– Исиро, пить хочешь?

Японец поднял на Всеволода ошалевшие глаза и часто-часто закивал головой.

– На. Половина твоя, только всё сразу не пей. Может, ещё понадобится. И не тряси так головой – оторвётся…

В сумраке полуразваленного склада-амбара-не-знаю-чего жутковато зазвучал хриплый смех. Танака взял флягу, отпил немного. Потом показал на умирающего командира роты. Волков отвёл глаза:

– Нет! – и пояснил: – Ему уже без разницы, а нам ещё воевать…

К счастью, Цуда не слышал этих жестоких слов: он уже давно был без сознания.

Исиро глотнул ещё раз, потом закрутил колпачок фляги и отдал обратно. Потом порылся в кармане и вытащил что-то странное, сплющенное. Отломил половину: