Реваншист. Цвет сакуры – красный - Борис Орлов

– …Командиры взводов! К командиру роты!

Всеволод ускорил шаг, но на бег срываться не стал. Приучен уже. В той, прошлой будущей армии. Правило простое: как окажешься в зоне видимости начальства – переходи на бег. Так что пробежал он всего десяток шагов и встал перед комроты Хутояровым. Первым, несмотря на то что не слишком-то торопился.

Хутояров обвёл взглядом всех взводных, выстроившихся перед ним, обратил внимание на то, что Амакасу и Дубов слишком бурно дышат после небольшой пробежки, скривился и буркнул:

«У, клячи! Почему Волков не запыхался, хотел бы я знать?» Но тут же достал из планшета карту, лицо его стало сосредоточенным, и он жестом подозвал командиров к себе.

– Вот тут, – палец с обкусанным ногтем ткнул в квадратик, обозначавший населённый пункт, – деревня Ванцзягоу. Это исходный рубеж. Вот тут – Хоупацзяцзы. Белокитайский опорный пункт. Как видите, эти деревни разделяет ручей. Неглубокий и не широкий, но переправа через него затруднена. Берега болотистые, дно топкое. Но руслом пройти всё-таки можно. Особое внимание уделяем левому флангу. Волков! Поручаю его тебе! Сверим часы, товарищи… – тут Хутояров запнулся: он не знал, есть ли у кого-то из его взводных часы. Но тут же сообразил и выпалил: – Сигнал к атаке – две зелёные ракеты. Ориентировочно в шесть ноль-ноль. По местам, товарищи.

* * *

…Надсадный грохот орудий оглушал и точно выворачивал наизнанку. Всеволод лежал на мёрзлой земле среди хрустких стеблей гаоляна и ждал, когда кончится артподготовка. А ещё размышлял: как он поведёт себя в атаке? Откровенно говоря, небольшое удовольствие – бежать по мёрзлому полю туда, откуда лупят вражеские пулемёты. Нет, ему приходилось бегать под выстрелами и здесь, и тогда, в другом времени, но ведь одно дело – мелкими перебежками, то прижимаясь к стенам домов или высоким, похожим на крепостные стены заборам, то припадая к земле, вжимаясь в каждую ложбинку или впадинку. Это более-менее привычно и даже почти нормально. Но сейчас ему предстоит бежать в толпе таких же, как он, а с той стороны по ним откроют огонь из всего, что может стрелять. Волков слегка передёрнул плечами: ты бежишь, а навстречу тебе мчится слепая смерть. Слепая – вот что особенно паскудно!

От этих мыслей он чувствовал себя омерзительно. Чуть подобрав обшлаг шинели, Всеволод взглянул на часы. Минутная стрелка будто застыла, а секундная бежала так медленно, словно сама не хотела приближать начала атаки. Волков вдруг вспомнил, что ни в одном из своих очень редких рассказов о войне отец никогда не упоминал ничего похожего на что-то, хотя бы отдалённо похожее на то, что его сейчас ожидает.

Стало ещё хуже. В животе заворочался какой-то холодный червяк, голова гудела от постоянных разрывов тяжёлых снарядов. Чтобы отвлечься, парень принялся сперва вспоминать всех своих прежних подружек, потом школьных учителей, а потом… А потом неожиданно для самого себя забубнил какую-то песню и только потом сообразил, что это De La Rey[140]. Слов он, естественно, не знал и потому бормотал на знакомый мотив какую-то абракадабру.

И в этот момент в серое осеннее небо взлетели два зелёных огня. Орудийный гром смолк, но тут же над подмёрзшим осенним полем понеслось отчаянное «А-а-а-а-а!» и «Банзай!» Всеволод и сам не понял, когда оказался на ногах. Пригибаясь, он побежал, выставив вперёд ствол автомата, но стрелять не стал: в магазине всего двадцать пять патронов, и если их не хватит в нужный момент…

Ему казалось, что стрелять будут именно в него, ведь он чуть ли не самый высокий не то что в роте, а во всём батальоне. И ещё очень напрягало то, что он не видит китайских окопов. «Кретины! Козлы! Исходный рубеж далеко выбрали! – думал на бегу Волков. – А сколько теперь поляжет, а? Долбоклюи!» И вдруг он увидел, как метрах в ста впереди вскочила какая-то фигура в голубовато-сером обмундировании и бросилась наутёк. Он машинально срезал её короткой очередью, и тут же вся наступающая лавина словно взорвалась выстрелами. А потом прямо перед ним вдруг оказался пулемёт Гочкиса на треноге. Всеволод не понял, почему белокитайцы не стреляют, но раздумывать об этом было некогда: в его руках задёргался автомат, и китайские пулемётчики повалились наземь.

Командир отделения Исиро Танака

Ещё когда мы лежали, ожидая сигнала к атаке, я снова подумал: как же мне повезло, что такой человек, как Севака, захотел стать моим другом! Вот весь наш взвод сейчас лежит и трясётся от страха перед атакой, а Севака – поёт. Тихонечко, про себя, но ведь поёт! А уж когда встали и пошли вперёд… Севака впереди всех бежит. Чуть пригнулся – ну это понятно: зачем просто так себя под вражеские пули подставлять? Только все у нас бегут – бабахают на ходу, чтобы самим себе страшно не было, а Севака – нет. Зато, когда береговые обезьяны побежали, он первым врага убил. Экономно так – две-три пули всего, и дальше бежит. А потом вражеский «Гочкис» захватил. Не вовремя у энган-сарю его заело! Хотя, что ещё от этих тупых обезьян ожидать?

Я и опомниться не успел: Севака одной очередью их пулемётчиков смахнул и уже к пулемёту присматривается. Потом ощупал его со всех сторон, задержку устранил да и развернул против белокитайской сволочи. Рукой мне махнул: патроны, мол, подавай, и принялись мы с ним за уничтожение буржуазных прихвостней. По заветам Товарища Его Божественного Величества – десять тысяч лет ему жизни!

Те китайцы, что побежали, быстро свою смерть встретили. Но и те, что не побежали, недолго на свете прожили. Они же ленивые, эти береговые обезьяны: не удосужились себе окопы отрыть. Я об этом Севаке сказал, а он только хмыкнул.

– Земля за ночь промёрзла, – говорит. – Камнем стала. Они, – говорит, – может, и рады были бы окопаться, да не вышло.

Только это он так шутил. Наверное. Потому что нас он бы точно заставил отрыть траншею, да ещё пулемётные гнезда и ход сообщения в тыл. Потому что его уважаемый отец ему говорил: «Чем больше копаешь перед боем, тем меньше придётся копать после». Это потому что у братьев с Севера покойников не кремируют, а зарывают в землю.

А пулемёт у китайских контрреволюционеров плохой оказался. Патроны не в лентах, как у «Максима», а в жёстких таких штуковинах. Севака сказал, что они называются кассеты. У нас тоже такие пулемёты были. До Великой Революции, осуществлённой с благословления и под руководством Товарища Его Божественного Величества. А потом их на «Максимы» заменили. И правильно, а то я даже вспотел, запихивая эти кассеты в «Гочкис».

Только даже пулемёт не слишком сильно помог нашей атаке: очень уж много тут береговых обезьян собралось. И вместо того, чтобы благоразумно сдаться революционным воинам Товарища Его Божественного Величества, они имели наглость сопротивляться. Правильно наш старенький учитель, который когда-то воевал с китайцами – тридцать пять лет тому назад! – говорил, что китайцы отличаются глупостью. Правда, потом в ячейке КИМ нам старшие товарищи говорили, что все люди – братья. Интернационализм. Только я думаю, что братья – это те люди, которые разделяют Великое Учение Маркса и Ленина, благодатно дополненное и творчески развитое Товарищем Его Божественным Величеством, а вот все остальные – никакие не братья, а самые настоящие империалисты и буржуазные прихлебатели. Я как-то Севаку об этом спросил, он сперва посмеялся, а потом сказал, что он тоже так думает. И по его, Севаки, мнению, его многоуважаемый отец эти мысли разделяет. Так что, когда у нас за спиной что-то зарычало, а потом появились целых три танка, я возрадовался. А храбрец Севака едва не захохотал. Конечно, он живёт битвой, и сейчас энган-сарю получат по заслугам!..