Через пески - Хью Хауи

иначе выглядит, или потому, что там легче жить. Это мой дом. Я тут родился. И я намерен прожить тут до конца своих дней, узнав все о песке, о том, как его перемещать, о том, как в нем перемещаются дайверы. Я хочу, чтобы меня тут похоронили. И не желаю слышать ваши разговоры насчет того, что вы собираетесь куда-то уйти.

Прежде чем Коннер успел ответить, Роб повернулся и зашагал вверх по склону за выровненной им площадкой для лагеря, к вершине, где крутился ветрогенератор. Коннер смотрел ему вслед, не зная, что сказать. Младший брат всегда оказывался более зрелым, чем он представлял.

– Оставь его. – Глоралай положила ладонь на руку Коннера, чувствуя, что тот готов погнаться за братом. Разве он не преследовал Роба каждый раз, боясь, что тот ускользнет? И разве не это пугало самого Роба? В последние несколько недель Коннер подталкивал своих родных к тому, чтобы перебраться в место получше, полагая, что если уйдет он, за ним последуют и остальные. Но вдруг они этого не хотели? Если они хотели остаться, то слышали, что он намерен уйти один, пропуская остальное мимо ушей. А Роб лучше любого другого знал, что Коннер давно вынашивал свой замысел. – Знаешь, он прав. Для большинства из нас это и в самом деле дом. Мы все родились здесь, и многих все устраивает. Мы не хотим уходить. Мы представляем, как будем растить тут наших детей, поскольку помним наше собственное счастливое детство. Имей это в виду, когда говоришь, что есть места получше.

Присев на песок, Коннер вытащил из рюкзака сложенную отцовскую палатку.

– А я думаю, вы все делаете вид, будто тут лучше лишь потому, что когда-то были счастливы здесь. Но мы были счастливы не потому, что жизнь тут не похожа на ад, а потому, что по причине малолетства не знали ничего другого. – Он протянул ей комплект шестов. – Я ни за что не собираюсь растить тут своих детей.

Глоралай нахмурилась, пытаясь собрать воедино кусочки мыслей.

Пока они ставили палатку – входом на запад, чтобы в нее не попадал песок, – Коннер не сводил взгляда с Роба. Закончив, они убрали рюкзаки внутрь.

– Пойду гляну, чем он занят, – сказал Коннер, поцеловав Глоралай.

– А я пойду узнаю, не нужна ли Нэту помощь с готовкой ужина. И еще скажу остальным, что с нами Роб, на случай если им нужен какой-нибудь ремонт.

– Отлично. Может, выяснишь заодно, как у Нэта с местом для ремонта? Не хотелось бы, чтобы наша палатка и спальные мешки провоняли жженым пластиком.

– Они и так уже провоняли дальше некуда.

– И то правда. Увидимся.

Натянув на подбородок платок, Коннер зашагал против ветра, направляясь к крутящемуся генератору. От вершины к главной палатке тянулся наполовину зарытый в песок кабель, вероятно питавший батареи, от которых подзаряжались все дайверские костюмы. Лагерь Нэта находился почти в центре большого круга, где множество людей суетились над погребенным далеко внизу Данваром, будто муравьи над зарытым в песке медом. Чуть в стороне виднелся кратер с покатыми краями, явно рукотворного происхождения. Вероятно, именно там в свое время нырял Палмер. Палмер, открыватель Данвара. Пытаясь не выдать волнения, Коннер ничего не говорил Глоралай и брату о том, как ему не терпится увидеть легендарный город на экране собственной маски. На следующий день он собирался нырнуть поглубже и взглянуть на верхушки пескоскребов, в которых его брат по нескольку дней проводил без еды и воды.

На вершине пологого склона Коннер обнаружил Роба. Тот сидел на песке лицом к ветру, скрестив ноги. Ветер развевал его растрепанные волосы, отросшие настолько, что их можно было завязать в узел. Платок Роба был поднят, маска опущена, жезл воткнут в песок так глубоко, что снаружи оставалось лишь около фута. Вокруг Роба пульсировали концентрические круги песка, расплываясь и постепенно угасая. Коннер понял, что брат, занятый поисками, полностью ушел в себя.

Коннер присел рядом, нарушив рябь на поверхности, и тоже закрыл глаза. Он чувствовал присутствие Роба, даже не глядя на брата, и удивлялся: как мозгу удается сделать то, о чем он сам не имеет представления? В памяти всплыло давнее воспоминание о том, как они ставили пристройку к их первому дому, на большой стене, в те времена, когда отец был боссом над боссами. Коннер отмерял доску, испытывая всегдашний страх: он укажет неверную длину, и когда доску будут ставить на место, она окажется слишком короткой – ценная вещь пропадет впустую. Он пользовался старой отцовской рулеткой, и отец задал ему вопрос: откуда он знает, что рулетка точна?

«То есть?» – спросил Коннер.

«Откуда ты знаешь, что рулетка показывает верно? – сказал отец. – Ты же не можешь измерить ею саму себя».

Коннер помнил, что отец рассмеялся, будто удачно пошутил. Это запомнилось ему не потому, что случай был забавным, а потому, что слова отца всерьез напугали его. Он доверял вещи, а ему сказали, что нет никакой возможности узнать, лжет она или нет. Даже вторая рулетка не помогла бы. Все могло оказаться ложью.

Коннер глубоко вздохнул, вслушиваясь в шум ветра и чувствуя прикосновение песчинок к лицу. Он стал размышлять над словами Глоралай и Роба о том, что здесь их дом, что они тут выросли, а еще – над своим желанием уйти, возникавшим так часто. Мысли ходили кругами, гоняясь за правдой и друг за другом. Он не знал, какие из них верны, а какие – нет. Казалось, его собственный разум ничего не ведает о самом себе.

25

Зеленый островок

Аня

Десятью днями раньше

– Знаешь, чего недостает в этом мире? – спросил Джона.

– Роботов-слуг, которые исполняют любые наши приказы? – предположила Аня, вспомнив его слова, сказанные накануне, когда они мыли посуду.

– Нет. Приличной карточной игры для троих. Только представь. Нет ни одной. Либо для одного, либо для двоих, либо для четверых.

Аня повернулась к Генри и сказала на песчаном:

– Он просто жалуется, потому что никогда не выигрывает.

Генри рассмеялся.

– Хватит говорить обо мне на этом языке, – сказал Джона, очень серьезно глядя на Аню и сосредоточенно хмуря лоб. – У тебя есть четверки?

– Копай дальше, – велела она.

Джона бросил карты:

– Ладно, я пас. Могу поспорить, ты врешь. Тупая игра.

Рассмеявшись, Аня показала ему свои карты, среди которых не было ни одной четверки.

– Но ты прав, – заметила она. – Меня тошнит от этой игры. – Она вышла из кабинки и потянулась. Скоро предстояло ужинать. Мысль об очередной порции консервированной пасты и воды с химическим запахом не вызывала особого аппетита. – Одиннадцатый день, – сказала она и, повернувшись к Генри, добавила на песчаном: – Папа говорил, что его не будет самое большее неделю. Можно как-нибудь узнать, что с ним?

В основном она пользовалась языком, который выучила в загонах, –