Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Владимир Семенович Жуковский

(тогда Особого — вставка карандашом) отдела ГУГБ, поскольку этот отдел, видимо, больше интересовал немецкую разведку. Надо сказать, что из начальников отделов ГУГБ чаще всего бывал у меня начальник 5 отдела Николаев (точнее, Николаев-Журид. — В.Ж.) и его заместитель Агас… Бывая у меня, Николаев даже без какой-либо инициативы с моей стороны рассказывал мне об арестах, о делах 5-го отдела. То же самое относится к Агасу, который в меньшей степени, однако довольно часто бывал у меня и делился ходом работы отдела.

В частности, я был таким образом посвящен в ход следствия по делу военного заговора, в дело начальника военно-химического Управления РККА Фишмана. Мне трудно сейчас вспомнить все факты и фамилии людей, о которых мне рассказывал Николаев, однако их было достаточно много. Об этих фактах мною информировался Гильгер…»

Еще один источник информации — секретарь Ежова Шапиро Исаак Ильич, который часто говорил отцу о делах ГУГБ. «Речь шла не о простой обывательской информации, а Шапиро мне рассказывал очень обстоятельно о всех важнейших решениях ГУГБ, имевших чисто оперативный характер. Так, например, Шапиро мне сообщил решение о создании в областях троек, о намеченном оперативном ударе по разгрому поляков, немцев и других иностранцев, подозрительных по шпионажу, цифры репрессированных, фамилии лиц, уже подвергнутых репрессии и т. д.».

«Оперативный удар по иностранцам, подозрительным по шпионажу…» Звучит! Особенно если вспомнить, что по логике энкаведистов той поры любой иностранец от китайской прачки до руководителя зарубежной компартии — «подозрителен по шпионажу», а если без околичностей, — наверняка шпион.

Обреченные иностранцы повторно упомянуты также в дальнейших показаниях отца: — Ежов «дал мне задание — сообщить немцам, что в отношении перебежчиков и выходцев (так в тексте. — В.Ж.) будут проводиться строгие репрессии, что впоследствии действительно было узаконено (!) соответствующим приказом по НКВД об иностранцах».

По крайней мере с одним из таких лютых приказов, касающимся поляков, можно познакомиться по книге19 (кн. 1).

«Вся операция должна быть закончена в 3-месячный срок, т. е. к 20 ноября 1937 г…

Аресту подлежат:»

Следуют шесть категорий обреченных. В том числе:

«б) все оставшиеся в СССР военнопленные польской армии;

в) перебежчики из Польши, независимо от времени перехода в СССР;

г) политэмигранты и политобменные из Польши;…»

Надо полагать, что после такого душевного «оперативного удара» по братьям-славянам мало осталось в Союзе людей с польским «пятым пунктом». (Когда настоящая рукопись была подготовлена к печати, вышел в свет русский перевод труда47. Со ссылкой на работу48 там указано, что в результате «польской операции» за период с 25 августа 1937 по 15 ноября 1938 года было осуждено 139 085 человек, из них приговорен к смерти 111 091.)

Не знаю, читал ли Н.С. Хрущев цитированный приказ Ежова, но польский погром тех месяцев он запомнил отчетливо:

«…свое недоверие к руководителям буржуазно-помещичьей Польши Сталин направлял против любого поляка… Поляки классифицировались как агенты Пилсудского, чьи усилия постоянно направлены на подрывную деятельность против СССР».

Каждый поляк — «враг наш», он заслан Пилсудским, появился клич. Как когда-то черносотенцы кричали: «Бей жидов, спасай Россию!», так теперь призывали: «Бей поляков, спасай Советский Союз!»4 (кн. 3).

Вернемся к основному сюжету.

Даже неискушенному в практике внутриаппаратных контактов читателю ясно, что при нормальных взаимоотношениях — а между отцом и Шапиро они были именно такими — рассказ коллеги о последних новостях сверху — дело обычное, а не криминальное. Впрочем, сам Исаак Ильич в своих показаниях реагирует на заведомо ложный выпад отца более энергично:

«Я Жуковского не информировал о важнейших, решениях НКВД и он ко мне не обращался за такой информацией, так как, будучи зам. Наркомвнудела лучше, чем я знал и был в курсе о всех важнейших решениях НКВД, так как сам принимал участие при их обсуждении совместно с Ежовым и Фриновским».

В известной мере данная реплика представляется реваншем, контрударом, поскольку вряд ли отец привлекался к важным обсуждениям чисто оперативных вопросов. Уже говорилось, что последние были не в его компетенции. Однако позволим Шапиро завершить тему.

«Далее Жуковский показал, что я якобы сообщал ему… о том, что Николаев очень интересуется делом Ваковского, и других арестованных ленинградцев, нервничает и что Николаев проходит по Ленинградскому делу. Жуковский, давал эти показания, повидимому не знал, что именно Николаеву и его группе (Листенгурт и Евгеньев) было поручено ведение следствия по делу Ваковского и других арестованных ленинградцев., и поэтому ход следствия по эти делам Николаеву было лучше известно, чем мне». (Так в тексте. — В.Ж.)

Продолжает отец: «Гилъгер интересовался вопросами усиления и переустройства Кировской железной дороги…я проинформировал Гильгера о намеченном варианте строительства вторых путей Кировской дороги и ответвления от станции Сорока до станции Плисецкая.

После, примерно, августа 1938 г. больше встреч у меня не состоялось, и на этом окончилась моя связь с немецкой разведкой».

Однако для нас час расставания с Гильгером еще не пробил.

«В дополнение показаний о моих встречах с агентом немецкой разведки Гильгером могу показать еще следующее.