Двор на Поварской - Екатерина Рождественская

Письма родителям молодые писали часто, хотели сберечь отношения. Да и хотя бы наладить поначалу. Но была у матери какая-то затаенная обида на сына, который пошел против и не захотел жить придуманной ею жизнью. Сначала Роберт тщательно и подробно выписывал все новости: про экзамены, про профессоров, про варенье, которое он получил в бандероли – спасибо, мама, большое, очень вкусное, особенно вишневое, а на обороте страницы ровным старательным почерком Алена выводила слова благодарности Вере Ивановне за такого сына, которого она очень любит и будет всячески его поддерживать. Но оборона была глухая. Письма письмами, бандероли – спасибо большое, но приехать посмотреть в глаза – нет, не заслужили еще, посмотрим, может, это у вас временное. Хотя однажды свекровь попросила фотографию невестки. Алла долго думала, как ответить, даже посоветовалась с Робертом, и потом, наконец, написала: «Насчет моей карточки: не хочу вам отказывать, но дело в том, что я не очень фотогенична, у меня нет ни одной нормальной фотографии. Робка говорит, что я везде хуже, чем в жизни. Так что, может, подождем личной встречи?» И фото не послала. Потом, конечно, мучилась-страдала, что отказала, но решение приняла, и отступать было некуда. Так и жили переписками и скрытыми обидами.

Мать с отчимом на свадьбу так и не приехали, но подарок прислали: невестке – отрез на костюм или платье, по усмотрению, а сыну новое пальто, габардиновое, тяжелое, на ватине, с котиковым воротником. Пальто походило на чехол для мебели, казалось даже, что его можно не вешать, а поставить в углу или прислонить куда-нибудь, и оно само сможет стоять. Молодые подаркам, вернее, вниманию, обрадовались и послали благодарственные письма.

Поздравление родителям на свадьбу от Сергея Михалкова

Но жалко, конечно, было, что на свадьбе со стороны жениха присутствовали учителя, а не родители: Михаил Аркадьевич Светлов и поэт Владимир Соколовский. Потом подошел нейтральный Пупкин с красавицей Беллой. Чуть позже со съемок какого-то фильма приехал актер Евгений Урбанский, не один, с гитарой.

Невесту представляли Михаил Луконин, влюбленно глядящий на Лидку и не скрывающий этого, Наташка-княжна и Зизиша-физкультурница. Да, Зинка тоже получала высшее образование. Чтобы поступить в физкультурный институт, надо было обязательно написать сочинение, как и в любом другом вузе, и Зизиша, зная, что этот вариант будет совершенно провальным, уговорила Аллу сходить на сочинение вместо нее. Алка боялась, что ее уличат в подмене, что это нечестно, и вообще она не похожа на Зинку совсем.

– Какая разница – блондинка, брюнетка? Меня ж там не знают, только по фамилии, – упрашивала Зинка Аллу. – Хочешь, я тебе косынку повяжу, и тогда тебя уж точно за меня примут!

В общем, уговорила. Получив по сочинению Аллину пятерку, Зинка прошла на первый курс. Дома у Зизиши был восторг: наконец дочка выбьется в люди, первое высшее образование в семье получит, не кот чихнул! Аллу в Зининой семье и так всегда обожали и ставили в пример, а теперь стали открыто восхищаться – и мать, и отец. При этом Зинка совсем ее не ревновала, а больше всех любила. И Лизавета, естественно, в стороне от свадебных приготовлений не осталась: настрогала винегрет, дело долгое и нудное взяв на себя, и напекла, ко всему прочему, фамильных праздничных пирогов с красной рыбой, да поставила еще наливки смородинной трехлитровку. А Зизишин отец, отпросившись на работе «по семейным обстоятельствам», с удовольствием разъезжал на казенной машине по Лидкиным поручениям.

Собалась вся большая семья Киреевских: старший брат Котя с женой, Ароша с Валей Киреевской, младшей Борисовой сестрой, красавица Ида с мужем, очень похожим на актера Столярова. Дед Яков к тому времени уже лежал, с постели не вставал, а вскоре после свадьбы вообще угас из-за накопленных за жизнь болезней и годов. Поля со своей стороны еще позвала и Милю с Мартой – а как было без них? Никак. Они гуляли на двух свадьбах, пришли расфуфыренные до невозможности: Миля специально к свадьбе сшила себе крупный белый бантик из тюля, какие обычно надевают девочки на первое сентября, а Марта даже в парикмахерскую по этому поводу сходила, куделя себе накрутила, брови выщипала, в тушь наплевала и ресницы себе настропалила. Миля принесла Аллусе в подарок отрез штапеля в цветочек, милый, в достаточном количестве, на хорошее платье. А Марта… С подарками родным у Марты всегда все было просто. Она полезла ночью, чтоб никто не застал, под свой резной дубовый стол, нажала на потайную кнопочку на ножке, и скрипуче зазвучала мелодия, которую она совсем позабыла. Тайник открылся, и Марта вытряхнула остатки роскоши, а оставалось еще порядочно, не по количеству, а по ценности: красивые сапфировые кабошоны в бриллиантах на уши, тяжелые, объемные (Марта их не любила, слишком оттягивали уши, но это был один из первых подарков князя, ценность, она не хотела с ними пока расставаться), еще толстая золотая цепь под лорнет, диадема из изумрудов, которая трансформировалась в шикарный браслет, несколько ниток отборного бесценного жемчуга, что-то еще и маленький футлярчик с колечком. Одно-единственное колечко из всех драгоценностей стола лежало в футляре. Марта открыла его, глаза повлажнели, ноздри затрепетали, она вынула кольцо и попыталась надеть себе на палец. Не получилось – слишком распухли руки за эти годы. «Это будет наше обручальное, – сказал тогда князь, – пусть пока побудет у тебя, береги его, оно наше семейное». Но не получилось, не срослось с князем-то. Колечко было из платины с разных размеров бриллиантами в виде цветка, немного похожего на тюльпан, очень нежное, скромное и благородное. Марта, недолго думая, положила кольцо в футляр и решила вопрос с подарком. Обручальное, Аллусе это намного важнее, потом дочке подарит, та своей, и память от тети Марты останется, а как же. Марта светилась радостью, видя, как колечко ладно сидит на безымянном пальчике невесты.

Пупкина Алла с Робой решили позвать в последний момент, оба понимали, что ехидность его была не злой, а скорее, глупой и завистливой, что парень он был свой, компанейский и талантливый, а это, ну да, находило на него иногда, не мог сдержаться, чтоб не нагадить. Как приступы: то все хорошо и плавно, то вдруг раз или финт какой-нибудь, или вранье, или излишняя назойливость. Но Геночка с удовольствием принял приглашение. Ребят он все-таки любил, хоть и ревновал, что все у них так славно складывается. Ну никак не мог со своими закидонами справиться. Тем более что последнее время у самого кипел роман. Прочитал чьи-то талантливые стихи в журнале и влюбился в них. Сначала точно в них, а не в автора, Робке так и сказал. Вот послушай. И с выражением прочитал:

Какой образ, а? «Голову положив на рычаг, крепко спит телефонная трубка…» Старик, как тонко, ты не находишь? Генка тогда все спрашивал и спрашивал, восхищался. Робка и думать уже об этом забыл, а Генка как-то привел к ним ее, Беллу. Ту, которая эти стихи написала. Она была тогда моложе всех их лет на пять, восемнадцатилетняя, чуть полненькая, но очень необычной внутренней тонкости и с толстой черной косой, закрепленной на голове, как корона. И сама вся изысканная, не от мира сего, с едва заметной азиатчиной, с чуть грустными уголками губ и чуть раскосыми глазами, смотрящими поверх тебя, не останавливающимися ни на чем, просто открытыми. Ходила, закладывая руки за спину, по-мальчишески поводя плечами, внимательно рассматривала все вокруг и часто начинала фразу со слова «увы». Говорила витиевато и удивленно, словно сама боялась потерять нить. Он сильно тогда повелся, и влюбился, и восторженно говорил ей, размахивая руками и требуя поддержки окружающих: «Ты же произведение искусства, тебя надо в музее держать, под стеклом!» Она улыбалась загадочно и отвечала, чуть округляя букву «р»: «Увы, я зачахну, мне рано пока под стекло». Потом уехал с ней в Алупку, хотел сделать Белле подарок – та никогда не видела моря. Поехали, а после Генка, загорелый и счастливый, рассказывал Робке с Аллой, какое это было удивительное путешествие: море – удивительное, персики – удивительные, вино – удивительное, ночи – удивительные. Просто рядом была она, на тот момент единственная, но по-настоящему удивительная женщина. Она нечасто приходила во двор – нет, не каждый день, но захаживала, всегда была изысканна, чуть отдельна, чуть надменна или слишком робка, эти качества в ней переплетались, чуть сдержанна, особняком, лишь загадочно улыбалась. На свадьбу пришла, а как же, обязательно, ведь уже была Генкина.