Двор на Поварской - Екатерина Рождественская

Геночка на свадьбу в подарок, так сказать, привел молодого и талантливого Евгения Ветошенко, немного надменного и осознающего собственную значимость. Он пил и читал свои стихи, многозначительно поглядывая на гостей. И Белла стала читать, когда уже все вышли покурить на улицу. Сначала молча постояла у входа в подвал, задрав голову вверх, словно рассматривала там что-то между Марсом и Луной, что-то такое важное и известное только ей одной. Потом разомкнула руки за спиной и скрестила их за головой, чуть откинув ее и поддерживая. Так и стояла, читая вверх и вперясь взглядом в небо, словно стихи были написаны где-то там, на облаках, на высоте.

Лидка, счастливая и раскрасневшаяся, внесла в комнату старинное кузнецовское блюдо с гусем и поставила прямо перед Светловым.

– Михал Аркадьич, давайте под гусика выпьем с вами холодной водочки за молодых!

– Должен вам признаться, дорогая Лидия Яковлевна, что никто еще не ставил передо мной такой оптимистической задачи, – лукаво улыбнулся Светлов и встал, наполнив рюмку. – Ну что, скелетушка ты моя, – Светлов только так и называл Аллу. – Буду пить за ваше счастье. Когда соединяются такие люди, помимо детей должны народиться очень хорошие стихи. Оба молодые, оба талантливые, красивые, творческие, настоящие – для начала очень даже неплохо! Как оно пойдет – от вас зависит! Желаю, чтоб пошло, поехало, помчалось! Чтоб не остановить! За вас, ребята! Горько!

Михал Аркадьевич опрокинул рюмочку, не крякнув и не поморщившись, и заел салатом. Лидка вслед за гусем торжественно внесла гостям целую запеченную рыбу неизвестной национальности, но лицом похожую на Серафиму Печенкину.

– Эх, – вздохнул Светлов. – Знать бы! А я съел весь салат, который стоял рядом. Подорвался, можно сказать, на ерунде.

Встал Геночка и сразу по-ленински выкинул руку вперед.

– Между первой и второй муха не должна пролететь! Ребята! Дорогие мои! Я так счастлив, что вы вместе! Я так этого хотел! Вы только подумайте, как это здорово, такой профессиональный тандем – неплохой, в общем-то, поэт и замечательный литературный критик, как они удобно устроились, а, товарищи! Алка, критикуй его больше, может, тогда и писать станет лучше! – брызнул слюной Генка.

– Ну вот, мы даже в этом вырвались вперед, Геночка, обошли тебя! Обрати серьезное внимание на подругу справа! – Робка поспешно встал, картинно поклонился Белле, задев рукавом стакан морса. Морс красной неровной струйкой полился на Аллино платье, которое Лидка закончила шить накануне буквально за пару часов до рассвета. Простое, но очень элегантное, совсем не свадебное – куда его потом наденешь-то, белое с фатой – а светло-бежевое в мелкий голубой букетик, которое жадно впитывало теперь кроваво-клюквенный морс из женихового фужера. Лидка резво подскочила и принялась отряхивать пышную юбку, одновременно успокаивая расстроенного Робу:

– Вот, обновил, это хорошо, это к счастью! Это как тарелку разбить! А невесте платье облить – к счастливой семейной жизни, так и знай! – Лидка с ходу придумала новую народную примету, чтоб успокоить жениха.

– Извините, Лидия Яковлевна, я к-к-как-то неловко, – начал было Роберт, но Лидка его перебила:

– Робочка, если б не ты облил Аллусю, это пришлось бы сделать кому-то другому! Надо старые приметы соблюдать! Молодец! Неужели не знал? – Лидка даже засмеялась от удовольствия.

– П-правда? П-первый раз слышу! – Он сгреб удивленную невесту огромными руками, но поцеловал скромно. Потом взял фужер с только что налитым морсом и снова вылил на невестино платье, чтобы закрепить победу.

– Оххх! – выдохнула от неожиданности Алена, а Лидка снова заливисто засмеялась. – Вот, это по-нашему! Молодец!

Генка молча сидел, сосредоточенно глядя бесцветными глазами в свою тарелку. Настроение у него почему-то испортилось.

– Надо отдать должное куриной грудке, очень, надо сказать, жесткой… – поделился он с собой самыми сокровенными мыслями.

Молодым выделили шестиметровую комнатку, где помещалась одна только кровать – стол никак не влезал. Роба писал стихи, сидя на кровати, поддерживая одну стену спиной, а в другую уперевшись длинными ногами. Он привыкал к жизни, где его все любили. Поля вела с ним на кухне, такой же маленькой, как и комнатка, взрослые серьезные разговоры – про институт, про политику партии, Сталина вспоминали, войну. Роба отвечал, как думал, ничего не привирая и ничего не умалчивая – любил он говорить с этой мудрой женщиной. А Лидка окружила его таким обожанием, которое не снилось ни одному мужчине в ее прошлой жизни. Она оставляла на кухонном столе записочки: «Робочка, если ты проснешься раньше, разбуди меня, я сварю тебе кашку». В спорах между Аллой и Робой она вечно принимала сторону зятя и стыдила дочь: «Робочка правильно говорит, слушай его, не спорь! Он у тебя умный и заботливый». Строго относилась к гулянкам, хотя и сама любила выпить с молодыми. Но то она, а молодым опасно много пить, ни к чему это совсем. Не то что не давала – нет, конечно; сама, бывало, покупала бутылочку-другую вина, просто строго следила, чтобы друзья не несли в дом водку в немереных количествах. А выпить любили все: и Пупкин, и Андрей Воздвиженский, молодое дарование, тоже поэт, присоединившийся к их бешеной компании, но учившийся в архитектурном, и Володька Гневашев, начинающий поэт и алкоголик. Особенно увлеченно принимал Васька Акселератов, врач и писатель, недавно приехавший из Казани, тоже молодой и тоже талантливый. Тот пил много и смачно, пьянел медленно и еще уверенно держался на ногах, когда собратья по перу были уже в стельку. Как только Васька стал появляться у них в подвале, Лидка взъерепенилась. Особенно, когда гулянки стали постоянными с лозунгами: «Между первой и второй наливай еще одну!» И совсем уж глупое: «Не за-ради пьянки окаянной, а только дабы отвыкнуть для». И пошло-поехало: бог любит троицу, у телеги четыре колеса, бог не дурак – любит пятак. Потом стихи-стихи-стихи – как только они не забывались в пьяной голове? – и снова глупые поговорки и требования наливать.

С другой стороны, думала Лидка, хорошо, что пьянки эти невозможные, разжижающие мозги, происходят у них дома, на ее глазах, и можно было на это как-то воздействовать. Сначала заводила с Акселератовым разговоры на медицинские темы:

– Васечка, вот вы врач, молодой специалист, скажите, вот когда у меня болит сердце, говорят, надо выпить глоточек коньяку, это так?

– Да, Лидия Яковлевна. – Акселератов аж нахмурился от неожиданности, изображая из себя врача. – Бывает! Коньяк расширяет сосуды, снимается напряжение, падает давление, сердце бьется ровнее. Вообще, его при болях не пьют, а держат во рту, чтоб он всосался в подъязычной зоне.

Раньше на месте двери была арка во дворик, где стояла беседка и сарай. Налево вниз вели ступеньки в нашу квартиру номер 4. А окошко у земли видите? Туда Вася Акселератов просовывал бутылки. Это 6-метровая комната Поли и Якова