Аромат изгнания - Ондин Хайят

сорвала с шеи медальку первого причастия и отшвырнула ее подальше. Кем я была в тот день? Этого я не смогла бы сказать. Я шла, не разбирая дороги, и сердце было переполнено такой яростью, что в нем не осталось места даже для боли. Кто-то умертвил мою душу и уничтожил каждую частицу моего тела.

Одна женщина заметила мою испачканную кровью рубашку, дала мне платье и помогла его надеть. Я отбросила подальше окровавленную рубашку и продолжала свой путь.

К ночи разбили лагерь. Ко мне подошел один из жителей нашего города, знавший мою семью. Я не хотела его видеть, потому что он принес с собой сонм моих воспоминаний. Я отвернулась, сделав вид, будто не узнала его. Он не отставал и схватил меня за руку, ему надо было знать, кто меня так ранил. Я не ответила, но это был старый человек, и мне стало стыдно за свое поведение. Его глаза запали так глубоко, как будто кто-то по ним бил. Он был худой и жалкий. Я послушала немного, как он жалобным голосом перечисляет обрушившиеся на него беды, и прочла в его глазах, что его тоже прибило к берегу, откуда не возвращаются. Он назвал меня «маленькой поэтессой из Мараша» и спросил, не могу ли я написать несколько слов, чтобы подарить ему немного надежды. Я смотрела на него, не понимая, ведь слово «надежда» для меня больше не существовало. Старик сошел с ума, попросив меня распахать бесплодное поле. Он настаивал, и мне пришлось пообещать ему, что я изо всех сил постараюсь что-нибудь написать, но сама знала, что не напишу. Когда Мария наконец уснула, я долго смотрела на тетрадь со стихами и красный пенал – единственные следы моего прошлой жизни. Мне хотелось прикоснуться к ним, открыть тетрадь и прочесть слова, написанные Жилем, но я запретила себе это делать, чувствуя, что тогда поток моих слез будет не остановить. Мария спала рядом со мной, ее ровное дыхание задавало ритм ночи. Лагерь был освещен лунным светом. Я взяла тетрадь со стихами и изрыгнула слова, которые, выплеснувшись, оставили меня без сил.

Они прогнали облака, уничтожили звезды, пронзили наши летящие надежды… Они убили наши мечты и вываляли их в грязи… Они напились допьяна на краю наших изувеченных грез и воют в ледяной тишине…

Когда это кончилось, меня охватила такая лихорадка, что застучали зубы. Растерзанная плоть болела так сильно, что я едва не потеряла сознание. Одна женщина обернулась и увидела меня, дрожащую, еле живую. Я, должно быть, походила на покойницу, залитая лунным светом, потому что она подошла ко мне и положила руку на мой пылающий лоб. Поняла ли она по моему лихорадочному взгляду, что я на грани? Она осторожно подняла меня. На миг мне показалось, что я вернулась в Мараш. Мама снова заботится обо мне, как заботилась всегда… Женщина уложила меня в лунном свете и раздвинула мои окровавленные ноги. Она вылила туда немного воды. Боль чуть-чуть притупилась. Потом она смазала мою обнаженную плоть какой-то мазью. Это успокоило меня. Перед тем как провалиться в сон, я показала пальцем на Марию. Она поняла, что должна позаботиться и о ней, пока я сплю.

Наутро мне было немыслимо трудно вернуться на берег моей жизни. Я вынырнула из сна, только услышав, как Мария зовет меня. Наша благодетельница принесла нам немного молока. Я дала его выпить Марии, а сама лишь смочила губы. Я едва могла говорить, так они распухли. Щека, которую рассек перстень одного из моих мучителей, болела невыносимо. Мы оставались на месте несколько дней, за которые моя плоть поджила, и я уже могла ходить, не вскрикивая от боли. Я слышала, что каждую ночь здесь умирало примерно по шестьсот человек, и видела, как сваливают в кучи тела без погребения. Среди них я узнала старика, который просил у меня стихи. Я запретила Марии выходить, чтобы она не увидела гору трупов на подступах к лагерю. Я приносила ей попить и поесть, когда могла, но пищу раздавали очень редко. Она сидела и пальцами рисовала на земле кошечек.

Потом пришлось идти дальше. Шагать снова и снова. Пустыня была гористая, чаще всего без тени, и дороги целыми днями змеились между скал. У нас не было никакой цели, кроме инстинкта, заставлявшего, несмотря ни на что, оставаться в живых. Дни тянулись за днями. Один другого страшнее. Нам приходилось питаться травой и кореньями, пить мутную воду, если ее удавалось найти. Мария заболела, она корчилась от жестоких колик. Я думала, что сойду с ума. Мне удалось раздобыть воды и немного риса. Я давала их ей, чтобы не наступило обезвоживание и чтобы она набралась сил. Иногда нас держали на одном месте несколько дней кряду, и тогда нам удавалось немного отдохнуть. Я слушала разговоры и поняла, что правительство гонит нас все дальше и дальше, чтобы мы все погибли. За что с нами так обращаются? Кому мы сделали столько зла?

Лагерь Ислахие являл собой страшную картину. Детские трупы лежали на подступах к нему кучами, источая зловоние. Я невольно смотрела на маленькие исхудавшие тельца, лежащие на равнодушной земле.

Я убью тебя, Боже, я убью тебя!

Я увидела гору непогребенных трупов рядом с палаткой, где разместили больных дизентерией. Управление по делам депортации ссылалось на недостаток солдат и транспортных средств. Они нарочно задерживали прибывавшие колонны, делая невозможным снабжение и способствуя эпидемиям. Депортированные прибывали сюда тысячами, а уходили лишь сотнями. Люди умирали постоянно. Не было больше здоровых мужчин, чтобы собирать и хоронить трупы. Я испытала настоящий шок, выйдя за пределы лагеря: место выглядело как огромное поле битвы. Раскинувшаяся перед нами широкая равнина была вся в холмиках. Я с ужасом услышала, как кто-то сказал, что это могилы сотен армян. Я была счастлива, что дедушка, папа, мама и Пьер не видели всего этого. Мария заплакала. Я заставила ее замолчать, не в силах выносить причитаний. Она заметила происшедшую во мне перемену и начинала бояться меня. Я не могла найти слов успокоения и была с ней все более сурова. Эта жесткость как раз и сохранила нам жизнь, потому что в ней я черпала энергию, необходимую для противостояния стольким ужасам. Я пестовала в себе ненависть, старательно орошая ее. Чем сильнее я ненавидела, тем больше находила в себе энергии, которая была нужна мне, чтобы выжить. Каждую ночь мне снились кошмары. Я боялась спать. Однажды ночью меня пробудил от беспокойного сна плач Марии.